Эти механизмы блестяще описал некогда Фрейд в своей книге «Остроумие и его отношение к бессознательному». Книга оказалась гораздо шире ее названия, ибо задела и проблему комизма, то есть ситуации, прямо не относящиеся к остроумию, но вызывающие в нас смех. Там и появились первые идеи о регулировании, причем не только действий.
Движения клоуна, писал Фрейд, смешат нас, ибо они чрезмерны и нецелесообразны. Кстати, именно поэтому клоуны сразу после выступления канатоходцев и жонглеров, гимнастов и акробатов повторяют их номера. Нелепость кажущейся неумелости особенно смешна после зрелища отточенной и разумно скупой строгости движений мастера. Смешна своей плохой (нецелесообразной) регулировкой с обилием излишних движений.
Причем так как сами клоуны — блестящие мастера в той области, где они имитируют неумелость, то и те движения их, которые нас смешат, строго подобраны так, чтобы мы, зрители, ничего не понимающие в цирковом искусстве, и то почувствовали неумелость.
Неумелость — не глупость, она приведена здесь лишь для иллюстрации механизма пробуждения смеха. Но такое же бессознательное сравнение наших действий на подобный случай, нашего понимания ситуации смешит нас при виде глупого поведения: пугает ли клоун льва, размахивая клочком газеты, или бросает вверх башмак, забывая отойти в сторону.
Мы смеемся над неразумностью и тупым недоумением, над некоторыми чертами характера и душевных свойств окружающих именно потому, что бессознательно сравниваем их со своими, со своим внутренним «я» — эталоном нормы и критерием оценки. Отсюда и непримиримая разница в суждениях людей о глупости.
Подход «от смеха» позволил Фрейду вскрыть еще одно интересное расстройство регулировки аппарата разума, многократно отраженное в анекдотах и веселых историях, где герой говорит фразы, с очевидностью (для всех, кроме него) противоречащие друг другу. Возвращает герой некогда одолженный котел, а через неделю хозяин котла с обидой говорит ему, что котел оказался с дырой. И герой отвечает, что, во-первых, он котла вообще никогда не брал; во-вторых, котел уже был продырявлен, когда он его брал; в-третьих, он вернул котел целым.
Глупо? Да. Оттого и смешно. Однако это просто доведенное до абсурда очень распространенное явление. Механизм его, правдоподобный и убедительный, предложил Фрейд.
Эти три исключающих друг друга варианта объяснения мгновенно и еще неосознанно возникли в уме героя, как только его спросили о котле. Так работает наше мышление: подсознательно, на каких-то низших уровнях разума оно быстро готовит несколько вариантов решения возникающих жизненных задач, несколько ответов на каждый возникающий вопрос. Затем все эти варианты (иногда уже осознанно, порой так же автоматически) проверяются каким-то общим контрольным аппаратом — на логичность, правдоподобие, целесообразность. И один из вариантов (один — ведь они исключают друг друга!) выдается в виде ответа-решения.
Так, может быть, одна из характеристик глупости — именно слабость этого отдела «технического контроля», отсутствие задержки перед барьером проверки и разумного выбора варианта? Если это так, то ведь барьер для задержки можно усилить, упрочить обучением и воспитанием! Вроде бы и не умней становится тогда человек, но глупостей говорит и делает гораздо меньше. Например, глядит человек на живопись или слушает сложную музыку второй раз в жизни, и все его внутренние, убогие пока понятия о прекрасном уверенно подсказывают: «Чушь!» Он вовсе не виновен в непонимании, таким было его воспитание, условия и окружение, в котором он рос. Но в подобных ситуациях становится кристально ясным наличие или отсутствие обработки сознанием инстинктивно вспыхнувших впечатлений. Человек нормального разума успеет и сумеет сообразить, что виной непониманию — он сам, и сознается в этом или промолчит; дурак не только уверенно изречет: «Чушь!» — но и попытается аргументировать. Между двумя видами реакций на непонятное — готовностью понять и отвержением непонятного с порога — лежит явная и характерная граница. Здесь, очевидно, важно, что наличие барьера может быть и следствием воспитания (это необязательно проявление высокого разума), но реакция немедленной вражды к непонятному и чужому — всегда наглядная примета глупости. Природа — повторим мы, не скупясь на благодарность, — необычайно справедлива к своим питомцам: недостаток ума она восполняет агрессивностью, подозрительностью, мнительностью — сторожевым защитным аппаратом.
Второй собеседник — доктор педагогических наук, психолог, много занимавшийся проблемой мышления. Я разговаривал с ныне покойным профессором Пушкиным из Института психологии, автором нескольких книг и множества статей, человеком интересов разнообразных и неожиданных. И вполне неожиданным был его ответ на мой вопрос.
Глупости как особо самостоятельного понятия в психологии нет и быть не может, сказал ученый. Есть понятие об уме, но непрерывный ряд уменьшения умственных способностей нигде не переходит отчетливо за предел, где можно обоснованно ввести понятие «дурак».
Ибо глупость — такое же понятие, как юридическая категория вины. Всегда отыщется сторона, доводы которой будут защищать невиновность (разумность) поступка.
Или выяснится ненаказуемость при наличии вины — неизбежность совершенной глупости. В самом деле, сложность предстающих задач вполне может оказаться выше уровня умственных способностей, подкрепленных опытом и образованием. Вынужденный решать, человек естественно совершает глупость. Но опять-таки — лишь по мнению тех, кто способен решить эту задачу лучше (верней — иначе).
Кроме того, задача может быть вполне доступна уровню разума, но лежать настолько вне главных интересов, что на нее не будет тратиться время и усилия мысли.
Так что понятие глупости — лишь результат сопоставления решений жизненных задач людьми двух разных умственных способностей. А то и просто — двух разных методов или устремлений. На выборе пути и варианта решения властно сказывается глубоко личная прикидка соразмерности цели и средств, личная система нравственных и прочих ценностей. Дон Кихот совершает поступки, которые глупы только по мнению его окружающих и нас, читателей, объединенных приземленным разумением Санчо Пансы, не способных увидеть в мельницах врагов, а в театральных куклах — настоящих злодеев. Но ведь и Рыцарь Печального Образа невысокого мнения о своем оруженосце! Князь Мышкин — идиот во мнении окружающих, но сам он жалеет многих из них именно за неразумность. Швейк безнадежно глуп и наивен в глазах пьяницы фельдкурата, но читатель видит, кто из них действительно глуп. Интересы, знания, ум и характер сообща вырабатывают свои понятия о глупости, и полностью эти понятия мало у кого сходятся. Разве отказавшиеся покаяться Мигуэль Сервет и Джордано Бруно не были глупцами во мнении обывателей, толпившихся вокруг их костров?
Этот узел когда-то разрубил Флобер, сказавший, что дураки — это просто все, мыслящие иначе, чем тот, кто оценивает их ум. Готовно следуя такому доступному принципу, обыватель склонен невысоко оценивать разум людей, проходящих мимо своей выгоды (понимая выгоду биологически: спасение жизни, материальный успех, утоление плоти). Но здесь банально ударяться в опровержения.
Кроме того, существуют виды поведения, которые представляются неразумными при взгляде со стороны, однако в истоках, корнях, причинах — не возможности разума и воли человека, а ранее пережитые им жизненные обстоятельства.
Эксперименты американского психофизиолога Зелигмена, сделанные в семидесятых годах нашего века и получившие среди специалистов-исследователей широчайший резонанс, вскрыли еще один чрезвычайный феномен работы мозга — обученную беспомощность.
Как водится, начинали с крыс. Их некоторое время подвергали ударам электрического тока, от которых они не могли найти спасения. После множества попыток избежать ударов и найти выход крысы сдавались. Они становились пассивными, теряли всякий интерес к возможностям спастись и примирялись с безрезультатностью всех попыток. После этого их жизненные обстоятельства менялись: крыс помещали в условия, где удары током продолжались, однако уже была возможность выхода. Крысы пренебрегали возможностью облегчить свою судьбу. Обученный безнадежности, мозг оказывался неспособным к новому поиску и любой инициативе.
