Вся гамма отрицательных эмоций была, наверное, проиграна на несложной психике Зевса.

Зевс запечалился и затосковал. Он уже не знал теперь, с какой стороны и когда последуют новые неприятности. Постоянный страх, подозрительность и ожидание бед стали спутниками его угрюмого существования. Куда девалась его былая веселость, общительность и доверчивость! А былая работоспособность и смекалка?! Он выполнял теперь задания кое-как, лишь бы отделаться, часто путался и ленился, стал часами уныло и апатично сидеть в углу — лишь бы отбыть положенное время, а потом одиноко прозябать в клетке.

Приборы беспристрастно зафиксировали: предынфарктное состояние. Испорчено сердце, высокое кровяное давление, повышенная раздражимость, общее истощение нервной системы.

Вот что делает с организмом обилие отрицательных эмоций!

После такого яркого и убедительного эксперимента можно, кажется, не приводить другие (их множество, ибо серьезна проблема), а прямо вспомнить лаконичное утверждение опытного врача и исследователя Аствацатурова: «Сердце поражается страхом, печень — гневом, желудок — апатией и подавленным настроением».

Что же касается эмоций положительных, то вспомним утверждение физиолога Симонова, много лет занимающегося специально ролью и назначением эмоций: «Науке неизвестны неврозы и психосоматические заболевания, возникшие от избытка радости и счастья». В своей информационной теории эмоций Симонов тесно связывает их возникновение с возможностью (вероятным прогнозом) утоления многообразных потребностей живого существа, и отрицательные эмоции, таким образом (гнев, тревога, страх, злоба, подавленность и другие), предстают как следствие и участники столкновения потребностей с реальностью и друг с другом.

Да, именно столкновение мотивов с реальностью и друг с другом порождает множество телесных недугов, утверждают и врачи так называемой психосоматической медицинской школы. Один из основателей этого направления, ученый Александер, прямо, например, связывает происхождение гипертонии и язвенной болезни с неутоленным внутренним стремлением к власти, лидерству, возможности диктовать. В тех случаях, естественно, если эта неосознаваемая потребность сталкивается с невозможностью осуществления, или с жизненными обстоятельствами, или с моральными запретами, то есть опять-таки с потребностью быть как все и не выходить за границы нравственных норм окружения.

Но здесь вступают в действие защиты.

Когда на землю Африки высаживались легионеры Цезаря, сам полководец торжественно и одиноко прошел по сходням на берег при почтительном молчании окружающих. В конце он невольно убыстрил шаг, нога его запнулась за что-то, и на землю он не ступил, а упал, успев лишь выставить руки. Глухо ахнули бесстрашные, насквозь суеверные воины: ужасное, черное предзнаменование в начале похода! Но сам Цезарь с сияющим лицом вскочил на ноги, громко воскликнув: «Африка, ты уже в моих руках!»

Такое находчивое остроумие — пример стремительности срабатывания в человеке особых механизмов, призванных охранять и защищать его психику. Поддерживать в нем решимость продолжать начатое, сохранять душевное равновесие, несмотря ни на что, спокойно жить, невзирая на гнетущие обстоятельства, стабильно и прочно ощущать необходимое самоуважение.

Эти механизмы включаются в действие столь же мгновенно, незаметно и автоматически, как нервы, мышцы, весь аппарат равновесия и внимания — при срыве ровной ходьбы, при любом неестественном изменении положения тела, при уколе, ударе, неожиданном препятствии, боли.

Душевное равновесие столь же необходимо человеку, как телесное, и психологические защиты — аварийная служба такого равновесия. На ухабах, скользких местах, неизбежных поворотах, подъемах и спусках, при падении и ушибах, в теснине и на стремнине, болоте и песке, в любых обвалах и лабиринтах жизни физической легко наблюдать, как изворотлив, гибок, находчив, ухватлив, живуч и надежен человек. Все то же самое относится к жизни душевной, к области психики. Но, конечно, своеобразны и работающие здесь механизмы.

Наблюдения над тысячами больных и здоровых людей стоят за тем перечнем психологических защит, что будут приведены чуть далее, но интересно здесь и другое: та же эстафета передачи сведений от психологов к физиологам, что отчетливо просматривается во всех исследованиях мозга. Психология описывает феномен, физиология пытается вскрыть его устройство, выяснить нейронные пути, связи и отношения нервных структур, организующих в мозгу это явление. Путь этот только начат сейчас, но то и дело уже встречаются в статьях нейрофизиологов слова, знаменательно одинаковые: «Возможно, именно таким способом (по такому принципу, путем таких связей) осуществляется явление психологической защиты, именуемое…» — дальше следует название, данное некогда психологами.

Доводы оптимизма и убежденности, порою весьма изощренные, вдруг мгновенно, без волевых усилий, будто сам по себе выдвигает разум, и человек лишь с радостью осознает их. Куда-то спадает со временем невыносимая душевная тяжесть от всяческих дорогих утрат, от непреодоленных трудностей и перенесенных катастроф, от потерь и неудач — и самая память об этом стирается, тускнеет, перестает саднить, отравлять, подтачивать. Это благодаря механизмам психологической защиты во множестве ситуаций у человека не опускаются руки, теплится уверенность или надежда, сохраняются выдержка и жизнеспособность. Это часто их влияние сказывается там, где человек совершает выбор, где разум порождает доводы и вырабатывается определенное и последовательное отношение к людям и миру. Это наш внутренний орден иезуитов, неустанно и скрытно сражающийся, как за единство и непогрешимость церкви, за чистоту и незыблемость образа «я» в каждом из нас, за монолитную и горделивую стойкость высокого ощущения Себя, своих прожитых лет и совершенных дел, против разъедающих и ослабляющих нападок совести на память и тревоги — на покой.

Даже безразличие, апатия, нежелание знать больше, чем доводится до сведения, активное неведение как цельная программа восприятия мира могут носить и часто носят защитный характер. Осведомленность накладывает обязательства, знание — всегда ответственность, надо как-то поступать, если знаешь, к этому станут побуждать и совесть, и разум, и возникнет мучительный разлад, тревога, неопределенность, тоска. Так вдруг будто глупеет и как бы слепнет обманываемый муж, спасая себя от страшной травмы (не оттого ли бытует наблюдение, что муж или жена узнают все последними). Подсознание подобно обывателю, щелкающему запором окна, когда на ночной улице раздается крик, и за квартал еще, услышав тот же крик, сворачивает в переулок предусмотрительный прохожий: новое знание чревато опасностью, смутой и волнением и наверняка наложит тягостные, а возможно, и неисполнимые обязательства. Так закрывается газетой молодой толстяк — наглухо и вкусно, не замечая, что в вагон входит старуха: он бы непременно уступил ей место, он воспитан, но он просто не увидит ее.

Или другой пример. От слов «бегство», «спасение» происходит термин «эскапизм» — явление, в котором западные исследователи обвиняют современную массовую культуру. Она развлекает, вовлекает и утоляет жажду зрелища и эмоций, но она же уводит, спасает, помогает уйти и сбежать от насущных проблем сложного мира и сложного часа человечества. Выборное, исключительное, вполне искреннее пристрастие потребителя к именно и только такой массовой информации — тоже работа его заботливых психологических защит.

На интересное явление (которое, подумав, можно было предсказать) натолкнулись в конце шестидесятых годов американские психологи. Была предпринята серия радиопередач, специально задуманных, чтобы снизить национальный антагонизм, сгладить и разрядить его напряженность. Шла серия передач о вкладе всех населяющих Америку наций в науку, искусство, защиту и вообще процветание и независимость страны. Каждая передача посвящалась заслугам одной из наций.