Если быть совсем точным, то в тот момент, когда мы вошли, установка не работала, более того — попискивал сигнал аварии, а дежурный — это был канадский студент Питер Ким — с блаженной улыбкой ритмично покачивался на стуле в такт музыке: на ушах его красовались наушники от карманного магнитофона. Никакого аварийного сигнала он, естественно, не слышал, да и слышать не мог. Не видел он и мигания аварийной лампочки, потому что прикрыл глаза от удовольствия, а может, и от усталости — ведь подходила к концу ночная смена — с 0 до 8.

Такой непорядок возмутил моего спутника (назовем его Владимир Михайлович), к первым делом он бросился устранять неполадку — к счастью, совершенно пустяковую. Через минуту установка заработала вновь, а очнувшийся дежурный так и не понял, что случилось за время его музицирования. Ради объективности стоит сказать, что такая невнимательность — случай редкий, обычно дежурство проходит напряженно и времени для музицирования просто не остается.

Разбудив канадца, Владимир Михайлович заговорил с ним о текущих делах таким тоном, будто только вчера вечером ушел с установки, а я озирался вокруг, разглядывая тысячи мигающих лампочек и проводов в шкафах электроники. Самого детектора не было видно — при работе ускорителя он спрятан за толстым слоем блоков бетона. Мы же зашли в расположенный по соседству домик электроники, откуда ведется управление установкой. За окраску стен этот домик прозвали «blue Hütte» — «голубая хижина».

В «голубую хижину» тянутся сотни тысяч электрических кабелей от всех частей детектора.

И все же первое мое впечатление от ДЕЗИ и Гамбурга — это темп. Спрессованность времени и жизни.

Знакомство с новой страной началось с электронных блоков и распечаток ЭВМ. Через два часа мы уже ковырялись на установке, а через неделю освоились полностью. Зато в город на прогулку удалось выбраться только дней через пять или шесть — не помню.

Так вот темп. Еще в Москве я обратил внимание, что Владимир Михайлович никогда не ходит обычным шагом — только бегает. Я не придавал большого значения этой его странности, тем более что она вполне могла быть вызвана предотъездной суматохой. Однако первые же метры по территории ДЕЗИ мы не прошли, а пробежали: в столовую, на установку, в гостиницу — всюду мы передвигались вприпрыжку, и могли перевести моего спутника на ходьбу только два тяжелых чемодана. Поскольку Владимир Михайлович был и формальным, и неформальным лидером нашего небольшого коллектива, мне ничего не оставалось делать, как учиться разговаривать на бегу, а первой моей покупкой стали спортивные тапочки.

Сначала я задыхался и воспринимал практически непрерывный бег как тяжелую повинность, но очень быстро втянулся и уже через месяц вовсю трусил и в одиночку. Жалко было тратить драгоценное время на неспешную ходьбу, когда была возможность работать.

В таком же необычном темпе — «бегом» — двигалась и наша работа, но об этом — чуть позже, а пока — в «голубую хижину».

Первой из новостей, которые сообщил нам Питер Ким, было открытие новой частицы — «дзиты».

Как потом я узнал, правильное произношение этой греческой буквы — «дзета». Но услышал его впервые я как «дзита», а потом еще несколько месяцев только так слышал и говорил сам. Вероятно, американские экспериментаторы, избравшие эту букву для своего открытия, произносили латинскую транскрипцию «дзеты» на английский лад. Но дело сделано, и мне не хочется ради буквальной точности менять имя героя рассказа, потому что эта частица в моей памяти всегда останется «дзитой», пусть и дальше будет так, как было в жизни.

Находка была из неожиданных. Частицу с массой 8,3 ГэВа — почти в девять раз тяжелее протона — никто не ожидал. Она не вписывалась ни в одну из существующих теорий и поэтому вполне могла стать началом нового бума в физике элементарных частиц.

В начале июля по ДЕЗИ поползли слухи о новой частице, в середине месяца уже шли обсуждения на семинарах, в конце — на международной конференции в Лейпциге было официально объявлено об открытии, а в августе на ускорителе ДОРИС уже организовали специальный сеанс набора новой информации для тщательного исследования возмутительницы спокойствия. Темп, темп, темп…

Перекраивались все графики работ, менялись планы, но никто не возражал, потому что «внеплановые» находки в физике часто бывают окошками в новые области, началом новой науки. Так что приехали мы очень и очень вовремя. Прямо-таки повезло.

Из «голубой хижины» мы отправились в комнаты экспериментаторов — это в том же корпусе, этажом выше. Сначала заглянули в свою — с табличкой «Moscow» на двери. Устранили беспорядок, оставленный нам предшественниками, выбрали, кто за каким из шести столов будет сидеть, и пошли в гости к коллегам. Время подошло к восьми утра, многих можно было застать на рабочих местах.

Вторым «аргусянином», которого мы встретили в коридоре, был профессор Дарден из университета Южной Каролины. Полгода он преподает в своем университете, полгода — работает в ДЕЗИ. Всегда в костюме, галстуке, с неизменной сигарой в зубах, этакий типичный англичанин из романов Жюля Верна. Сходство довершали усы. В галстуке всегда вколота булавка — маленький самолетик. По словам Владимира Михайловича, это символ хобби Дардена: он коллекционирует старые самолеты и очень любит летать на них, только вот времени на это совсем нет. Правда, недавно самолетные права получила его супруга, — может, теперь станет полегче. До сих пор не могу понять одного: где Дарден хранит свою коллекцию? Спросить у него — постеснялся.

Дарден с восторгом поприветствовал Владимира Михайловича, с не меньшим энтузиазмом познакомился со мной и вместо обмена светскими новостями стал тут же обсуждать возможности нашей установки по исследованию новорожденной «дзиты». Так было и со всеми коллегами — и в этот день, и потом: поздоровались и сразу же — о работе. О физике говорили за обеденным столом, по пути домой — в гостиницу, даже за кофе, который непременно пьют дважды: после обеда, часов в 12, а потом — в пять вечера. В столовую и кафетерий ходят большой компанией, человек в двадцать, — там мы и познакомились с большей частью членов АРГУСа. Точнее, я знакомился, а Владимир Михайлович большинству был уже знаком.

В первый день все мои силы уходили на то, чтобы понимать английскую речь, поэтому я мало кого запомнил по именам. Усвоил только, что среди наших коллег человек десять канадцев, примерно столько же немцев из Дортмунда, Гейдельберга и Гамбурга, три или четыре японца, а вот американцев, кроме профессора Дардена, углядеть не удалось.

Однако оказалось, что меня запомнили все и на следующий день приветствовали поднятой рукой, улыбкой и возгласом «хэлло» или «хэй». И не просто приветствовали, а всегда старались познакомить еще с кем-нибудь, попавшим в поле зрения. Через неделю мне казалось, что я знаю в ДЕЗИ почти всех. Может быть, окружающие чувствовали, что я явно не в своей тарелке, и старались помочь мне адаптироваться.

Среди новых знакомых было много студентов старших курсов университетов, которые сами совсем недавно освоились в роли полноправных членов сотрудничества; во всяком случае, Владимир Михайлович их не помнил.

В первый же день меня остановил в коридоре солидный молчаливый человек и, представившись как «профессор Аммар из Канзаса», завел разговор о моих научных интересах и наиболее ярких сюжетах только что закончившейся Лейпцигской конференции. До того дня ни один профессор не разговаривал со мной о моих научных интересах, да и самих интересов у меня было не столь много, чтобы можно было их обсуждать с профессорами, поэтому вначале я растерялся, но через десять минут успокоился, а к концу разговора уже высказывал собственные взгляды на развитие современной физики. Этот разговор как-то успокоил меня, особенно тем, что профессор понимал мой английский язык.

Еще через несколько часов, когда я сидел за дисплеем ЭВМ и, глядя на экран, пытался принудить компьютер к осмысленным действиям, ко мне подсел невысокий и всегда улыбающийся Робин Кучке (как позднее я узнал, один из основных экспертов по ЭВМ) и предложил помочь. За полчаса он объяснил мне больше, чем я потом понял за месяц, самостоятельно изучая книги.