Замечание о «молодости 1917—19 годов» в цитированном письме, написанном в 1912 году, не случайно. Ведь в недавно напечатанной заметке Хлебников еще около 1911 года писал: «Желая проверить деловым путем возможность предвидения будущего, я построил предсказания для не столь отдаленных 1917—1919 г.», причем он считал эти годы «великим узлом, развязанным мной, событий». А в 1912 году Хлебников печатает «на свои собственные средства» (15 рублей, как он говорит в письме сестре) свой диалог «Учитель и ученик», где в связи с разбором времени паденья государств в древности, в средние века и в новое время задается вопрос: «Не следует ли ждать в 1917 году падения государства?» В том же 1912 году в сборнике футуристов «Пощечина общественному вкусу» Хлебников публикует заметку под названием «Взор на 1917 год», где приводится список закономерно повторяющихся дат падений государств, тот же, что и в диалоге «Учитель и ученик». Но последняя строчка добавлена (после «Индия 1526, Иудея 134»): «Некто 1917». Из контекста было ясно, что этот зашифрованный «Некто» — по цензурным причинам скрытый.

Это предсказание Хлебникова было известно Маяковскому, который в том же сборнике «Пощечина общественному вкусу» выступил со своими стихами. Он переиначил хлебниковское предвидение в известных строках из «Облака в штанах»:

Маяковский не поверил точности предсказания Хлебникова, захотел поторопить чаемое — и ошибся. Почему Хлебников угадывал будущее и в этом, и в других случаях вернее, чем его соратники по футуризму? И возможно ли предвидение не вообще событий, а их дат? Имеет ли все это отношение к науке? Маяковский назвал такие работы Хлебникова «историко-фантастическими». Но почему эти фантазии на исторические темы иногда оказывались действительно пророческими?

Кажется важным разграничить две стороны дела. Первое — какого рода вопросы задавал Хлебников, думая о будущем. Это зависело от его понимания истории, совершающихся в ней событий, их направления; здесь ему помогал и широкий исторический кругозор, и художественное чутье, тонкий слух, заметный в приведенных его рассуждениях о стихотворении маленькой девочки. Интуитивно поэт, погруженный в размышления об истории, может угадывать многое: природа поэтического чутья остается еще во многом неизведанной. Второе — каким образом он получал свои ответы и насколько они (и методы их получения) были точны. Хлебникову хотелось создать науку об историческом времени. В этом он был созвучен всей культуре нашего столетия, в значительной степени обратившейся к исследованию времени. По-разному и наука (прежде всего физика), и литература, и другие виды искусства (театр, кино, музыка) подходят к новому пониманию времени. И даже сейчас, когда естественные науки, двигаясь по намеченному в первой четверти века пути, далеко ушли по нему, слова, сказанные Хлебниковым в одной из предсмертных статей о времени, продолжают звучать, как если бы он написал их совсем недавно:

«Про некоторые области земного шара существует выражение: «Там не ступала нога белого человека». Еще недавно таким был весь черный материк.

Про время также можно сказать: там не ступала нога мыслящего существа. Если не каждый самый мощный поезд сдвинет с места все написанное человечеством о пространстве, то все написанное о времени легко подымет каждый голубь в письме, спрятанном под крылом.

Это всего несколько вскользь брошенных, иногда очень метких, замечаний. Я не говорю о чисто словесных трудах по данному вопросу, которые не ведут к цели и служат плохим топливом паровозу знаний… Казалось, наука о времени должна идти тем же путем, которым шла наука о пространстве. Избегая заранее готовых мыслей, открыть свой разум, как слух, к голосу опыта, лежащего перед ним. Если в ушах не будет внутреннего звона и навязчивых голосов бреда, голос опыта будет, конечно, услышан. Задача — увидеть чистыми глазами весь опыт в кругозоре человеческого разума».

Хлебников считал свой собственный подход к членению исторического времени эмпирическим. Он составлял длиннейшие таблицы дат. Многие хронологические данные, относящиеся к древней истории, настолько проблематичны, что пытаться основываться на них в любых построениях было бы опасно. Очевидно, чувствуя это и желая иметь достаточно надежный материал, Хлебников все больше обращался к хронологии новейших, современных ему событий, где первичные данные почти всегда можно проверить.

В построениях Хлебникова было, по существу, одно основное допущение: цикличность исторического времени. Он полагал, что события повторяются либо тождественным себе образом, либо так, что за определенным событием через правильный (предсказываемый некоторым уравнением) промежуток времени следует событие, ему противоположное (например, за поражением Франции в войне с Пруссией следует победа Франции). Можно ли это исходное допущение считать вероятным? От этого в большой степени зависит оценка дальнейших рассуждений Хлебникова.

Повторяемость исторических событий делает историю наукой. Если бы каждое событие было совершенно уникальным, то история как наука была бы невозможной. Хлебникова привлекала возможность установить закон повторяемости. В этом он не одинок. В недавнее время группа наших известных математиков (среди них А. Т. Фоменко и М. М. Постников) выступила с большой серией работ, в определенном отношении идущих по сходному пути. Они повторяют отчасти наблюдения, сделанные еще в начале века будущим почетным академиком Н. А. Морозовым — народовольцем, десятилетия находившимся в заключении в крепости и написавшим интереснейшие работы. В своей многотомной работе о Христе Морозов сделал дерзкое предположение: повторяемость некоторых событий и персонажей в древней истории настолько велика, что можно сделать вывод — перед нами не несколько персонажей, а один. Склеим похожих персонажей и похожие события — получим сильно укороченную историю человечества, но зато реальную, а не выдуманную. Это рассуждение в общих чертах повторяется и в детальной работе группы наших математиков, которые на этом основании (хотя и менее радикально, чем Морозов) предлагают соединить вместе некоторые периоды древней и средневековой истории. Но предположим, что справедлива лишь часть рассуждений Морозова и математиков, отвергающих реальность древней истории. Пусть верно наблюдение о сходстве некоторых событий и одинаковости периодов времени, с этими событиями связанных. Не будем пытаться склеить события и укоротить историю; против этого говорит слишком много неопровержимых доводов (археологических, лингвистических и других). Тогда остается только одна альтернатива: считать, что события были разные, но что периоды времени, занимающие одинаковые промежутки, могут в связи с одинаковыми событиями повторяться. Мы приходим к циклической структуре исторического времени. Иначе говоря, оказывается, что рассуждения Хлебникова перекликаются с некоторыми из новых дискуссионных попыток понять членение исторического времени.

Правильная повторяемость событий, разумеется, не может быть сама по себе объяснением исторического процесса. За ней должны стоять некоторые социально-экономические, биолого-экологические и другие (в том числе и космические) факторы, которые начинают учитывать или хотя бы допускать в некоторых из новых исследований. Очевидно, относительно надежно были рассчитаны Н. Д. Кондратьевым 25-летние циклы спада и подъема (вместе дающие 50-летние полные циклы) в экономике (и связанных с ней социальных и культурно-исторических процессах) стран Западной Европы и Америки времени развития капитализма в XVIII—XX веках. На эти работы, выполненные еще в 20-е годы (когда Кондратьев был директором Института экономической конъюнктуры), внимание обращено в последнее время, потому что предсказанные «кондратьевские волны» хорошо согласуются с эмпирическими фактами истории капиталистической экономики в конце нашего столетия. Сам Кондратьев указывал, что в период обусловленного структурой капиталистической экономики спада происходит постепенное накопление новых научно-технических достижений, которые (при условии их бесперебойного внедрения) могут обеспечить новый подъем. Поэтому «кондратьевские волны» относятся соответственно и к области научно-технического развития; он отмечал связь периодов подъема с войнами и революциями. Кондратьев же оговаривался, что кроме волн этого масштаба наблюдаются циклы бо́льших и меньших размеров.