Румаш призадумался. То, что ушел один, опасности нет. Но такой, как Воронин, если попадет в руки врагам, может продать товарищей. В Ягали нет карателей, но есть кулаки. Сами они нападать на отряд не станут, но в город сообщат наверняка. Румаш обеспокоился не на шутку. Вильитрав вместо острова свободы может оказаться тюрьмой: перекрыть тропинки не трудно, если их укажут… Мысль эта не оставляла Румаша еще днем, даже мелькала раньше. Но не думал он, что опасность возникнет так внезапно. Бегство Воронина встревожило его основательно.

— Румаш, послушай, — прошептал Шур-Прагань. — Днем ты, когда беседовал с людьми, сказал, что сюда тебя послал ревком. Зачем ты сказал неправду? Ты же и не дошел еще до ревкома.

— Дорогой мой зятек, ты разве не заметил, что по многим вопросам мы давно уже советуемся втроем: ты, я и Ларион. Считай, что мы тоже ревком. Там — большой ревком, а тут у нас — маленький. Я — пока председатель. Кто уполномочил меня, говоришь? Пока скажу тебе так: уполномочила меня революция. А придет время — и имена назову. А сейчас буди Дятлова. Тихонько, чтобы остальные не взбулгачились, пусть пока спят.

Румаш потянулся, несколько раз присел, чтобы размяться, и зашагал к одному из часовых.

— Ты, Чашкин-Ложкин, не думаешь ли тоже драпануть вслед за товарищем? — спросил он нарочито грубо. — Как же это ты не сказал сразу про бегство Воронина? Ладно, помалкивай уж, не ври, не бери грех на душу. Иди спать, тебя мы оставить часовым не можем. Нет к тебе доверия. Спи, завтра поговорим.

Чашкин не то удивился, не то перепугался, но на некоторое время неподвижно застыл.

Румаш мягко подтолкнул проштрафившегося солдата в спину.

— Иди, спи. Или хочешь сбежать в село, как Воронин? Иди, иди, не задерживайся!

Часовой заморгал, протяжно вздохнул и, так и не вымолвив пи слова, направился туда, где спали товарищи.

— Сядем, посоветуемся, товарищ Дятлов, — Румаш присел в темноте на мох. — Отпустить часовых думаю, пусть поспят. Людей, может, скоро по тревоге поднимать придется!

Ларион Дятлов оказался человеком весьма толковым. Долго объяснять ему не приходилось. Шур-Прагань же, уверенный в способностях шурина, соглашался с ним во всем.

— Тут днем, — сказал Ларион, — пока мы дела проворачивали, один мужик в село сбегал, говорит, что мой однофамилец Аристарх Дятлов, тот, что вместе с Белянкиным карателей на сторожку навел, — в город подался. Как бы там ни было, уходить нам надо.

Румаш давно понимал, что перебираться надо. Это он сообразил, еще беседуя с учителем на лесной дороге. А сейчас пришел к выводу — далеко уходить от Вильитрава нет резона. У тропки следует оставить наблюдателя.

Он надеялся, что все-таки должен найти их Тражук и передать указания из ревкома… Нельзя долго действовать по собственному наитию.

— Правильно ты считаешь, Ларион Степанович, — согласился Румаш. — Твой однофамилец и на самом дело мог отправиться за карателями. Он нам очень опасен. По-моему, только следует здесь же, у Вильитрава, два-три дня подождать. Не найдя нас, каратели могут учинить расправу над семьями партизан. Не исключено, что нам придется вступить в бой.

Румаш рассчитал правильно. Даже двух-трех дней ждать не пришлось.

С рассветом отряд двинулся с Вильитрава в глубь леса, как вдруг замыкающие заметили бегущего следом человека. Командир, ранее отправивший Шур-Праганя и Лариона вперед, а сам шагающий позади, приказал отряду остановиться. К командиру подбежал Воронин и, видимо совершенно обессилевший, упал перед ним прямо на траву и, запинаясь, проговорил:

— Скорее!.. Прибыли каратели, все семьи согнаны в один дом, — он с трудом перевел дух. — Все под запором. Спрашивают о дезертирах, нагайками секут. Я едва сбежал. Скорее!

Румаш на мгновение задумался: какой смысл вкладывал в слово «скорее» человек с сердцем зайца? Может, он хотел сказать: «Скорее бежим, а то нас схватят!» Словом «скорее» вызвать панику? Но партизаны поняли Воронина правильно. Люди, еще вчера разрозненная толпа, сегодня сгрудились вокруг командира, — ждали, что он скажет?..

…Авандеев, намечая место для подпольного штаба, учел, что в горах, недалеко от города — немало труднодоступных пещер. Ему сначала советовали обосноваться там: «При необходимости будет удобно бежать в лес».

Однако Авандеев меньше всего думал о том, как удобнее будет бежать, и для поддержки связи с двумя ревкомами уезда избрал надежное место в другой стороне.

С ревкомом, расположенным в сосновом лесу, Авандеев связывался через степь. Прибывающие с запада связные покидали поезд на ближайшем разъезде, А едущие с востока — лесом и дальше вдоль Ольховки.

Из соснового бора давно не было ничего слышно, и наконец Авандеев получил долгожданную и обрадовавшую его весть. Там складывались два отряда: один, как и предполагалось, — в сосновом бору, другой восточнее, в соседнем — Самарском уезде, у села Домашни, в лиственных лесах. Теперь штаб Авандеева объединял партизанские действия в двух уездах. Потому-то и затребовал он в помощь Радаева.

Назар и не подозревал, что за ним следят и все его подлые дела известны… Он сокрушался, что с другими офицерами не бежал из Питера на юг. Он было совсем приготовился, но — помешал неожиданный случай. В Питере он жил у одной вдовы — богатой купчихи. Однако майра-толстушка приелась, и Назар позарился на невесту товарища. Красивая. Из благородных. Училась в Смольном. Кто мог подумать, что он от этой дворяночки подцепит мерзкую болезнь? Сам заразился, наградил и вдову. К тому же его друг узнал, что Николаев соблазнил его невесту, и поклялся пристрелить его. Назар бежал, но не на юг, а к Самаре. Здесь он связался с тайным союзом! офицеров. Когда Самару захватили белочехи, союз офицеров предложил Николаеву работать в контрразведке. Он с восторгом согласился.

Назар не сокрушался, когда его отстранили от этой работы. Сейчас в отряде карателей он чувствовал себя на месте: людей там было достаточно, один Половинкин привел с собой десяток головорезов, почему-то называющих себя юнкерами. Ребята падежные!

В отряд вступали и деревенские, разумеется, сынки куштанов. Иногда и победней, вроде Зар-Ехима… Вначале Назар был против Ехима, но Чее Митти, адъютант его и главный советник, изрек: «Примем, Назар Павлович. От имени народа будем действовать».

Назар усмехнулся:

— Хе-хе! Ты, Дмитрий Павлович, когда был в охране самарских эсеров, сам обэсерился. Вдохнув в мой отряд дух демократизма, хочешь превратить его в представительный орган, — и полностью с Митти согласился.

Назар мечтал выдать сестренку за Чее Митти. Тот против не высказывался, однако сам об Уксинэ и не думал вовсе. В городе он знакомился с дочерьми богатых купцов, мечтал найти себе тестя куда знатнее, чем Мурзабай.

Из родного села к Назару прибыли «парни-храбрецы». Сначала их было четверо — осталось трое. И в этом виноват сам Назар. Одного потерял исключительно из-за того, что не смог сдержать своего нрава.

Сын Смолякова захотел поговорить с шурином наедине.

Назар повел Саньку в свою комнату, рядом со штабом. Из карателей сюда приглашались лишь Чее Митти и Виктор Половинкин. Чее Митти, заметив, что те вошли в запретную для других смертных комнату, стал подслушивать, о чем говорят. Голос Саньки звучал тихо. Митти разобрал лишь слово «родственник».

Назар говорил громко:

— Так рассуждают политиканы. Ты, Смоляков, только еще вступил в отряд и уже хочешь сблизиться с самим командиром. Покажи себя в деле, лишь тогда можешь рассчитывать на мое расположение. Еще что имеешь сказать?

Перепуганный Санька еле пискнул, потом послышался его истошный крик. Изнутри кто-то ударился о дверь. Она распахнулась, и створка стукнула Митти по лбу.

— Вот тебе зять, вот тебе свадьба! — «Диктатор» стегал Смолякова нагайкой.

Санька бросился было к двери.

Назар, широко расставив ноги, ударом кулака отбросил его в угол. Санька выпрыгнул в открытое окно.