— Товарищи! — громко по-чувашски сказал Ягур. — Бедняки и середняки! Товарищ Радайкин рассказал нам, что власть теперь Советская. Наша власть! — он стукнул кулаком по столу, но сразу под недоумевающим взглядом русского заговорил потише: — Наша, говорю, власть, рабоче-крестьянская, батрацко-бедняцкая, солдатская. Вот я и говорю, наши богачи-куштаны задумали разграбить помещичье имение, а добро теперь народное. Выехали они — каждый на трех подводах, а я, как фронтовик, поехал на одной. Надо было выявить кулацкое нутро. И захотели они обмануть Советскую власть, то есть меня. Без моего согласия захватили они движимое имущество: трех лошадей и сеялку. И все попрятали. Но нас не проведешь: мы к каждому приставили разведчиков и учетчиков. Все учтем, потому как оно теперича народное добро…

Радаев с тревогой поглядывал на Семена: тот только посмеивался, показывая, что оснований для беспокойства нет.

А «разведчики-учетчики», которые раньше и не снились Ягуру, проводили собрание в новом доме Семена. Их было пятнадцать парней — сухореченских и чулзирминских. Сначала они галдели на двух языках. Илюша рассказывал, как он испугал Смолякова, назвавшись Красной гвардией, но его словам русские ребята не смеялись — они были при этом сами.

Чувашские парии надрывали животы над рассказом самого молодого «гвардейца» Хведюка.

— Захожу это я во двор к Надалякке, а там — дым коромыслом. Надалякка разбросала добро с телеги по двору. «Ы-ы-ы, непутевый человек, — завывает, — не зря тебя прозвали Летчиком. И чего ты привез, шуйтан безрогий! А это еще что такое?!» — вдруг взбеленилась она еще пуще, поднимает с телеги огромное зеркало да как трахнет оземь, осколки аж до ворот долетели. А летчик как закричит: «Что ты сотворила, темная баба! Это же зеркало, трюма, значит, по-городскому. Тыщу рублей загубила!» А Надалякка вцепилась ему в волоса и ну таскать Летчика по двору да приговаривать: «Вот тебе трюма, вот тебе трюма!»

Филька смеется словам Хведюка, хотя понял только одно слово «тюрьма».

— Вот что, Тражук, — сказал Илюша, став серьезным. — Напиши-ка Румашу, что и мы организовали Красную гвардию.

— А ты не очень, про Красную-то гвардию, — одергивает его осторожный Спирька. — Что скажет твой дядя Коля? Может, опять анархистами нас назовет.

— Ему не до нас: он скоро поедет по другим селам и деревням устанавливать Советскую власть. А ты все-таки напиши Румашу. Пусть все знает, все поймет. Как ни называй нас, мы еще пригодимся большевикам и Советской власти. Ведь сам дядя Коля позвал пас сюда. Он знает, что мы против наших Фальшиных и ваших Хаяровых.

…Радаев покидал Каменку, а Смоляков уже въезжал в Кузьминовке на улицу, где жил Белянкин.

Вись-Ягур, поднявший было голову, притих. Добро из имения Киселевых увезли в Кузьминовку. Радаев обещал Вись-Ягура в Совет выдвинуть, а сам уехал. И Симуна Мурзабая и Шатра Микки, то есть товарища Романова, тоже выдвинуть обещал. Романова люди поддразнивают: «Фамилия-то у тебя царская!» Микки, правда, не обижается, вместе со всеми смеется. Не поймет Вись-Ягур: неужели Радаев всех обманул?

Семен тоже не мог понять, почему Радаев не возвращается. Неожиданно появился Белянкин. Семен встретился с ним у дяди.

— Не знают большевики крестьян, — рассуждал Белянкин. — Выдумали разделить деревню: бедняки, середняки, кулаки. Тебя тоже, Павел Иванович, не иначе, объявят кулаком. А какой ты кулак? Радеешь о землице да хозяйство ведешь лучше других. Это же твоя заслуга. В деревне есть хозяйственные мужики да лодыри-лежебоки. Все остальное выдумка всяких там радаевых…

Семен видел: дядя благосклонно внимает Белянкину.

— А где сейчас Радаев-то, не знаешь ли, Фаддей Панфилович? — перебил Белянкина Семен.

Эсер хотел было поставить неожиданного собеседника на место, да побоялся. Бывший старшина наотрез отказался служить обществу — племянника рекомендовал.

— Не знаю, — помедлив, ответил Белянкин. — Ума не приложу.

Собрание крестьян в Сухоречке проводил тот же Белянкин. Чулзирминцев собралось мало. И не удивительно. Вись-Ягур встал посредипе моста, отговаривал односельчан:

— Граждане товарищи! Вертайте обратно. Вот приедет Радаев, выберем свой, чулзирминский Совет!

Поведение Вись-Ягура было необъяснимо, по многие послушались, разошлись по домам. А куштанам Белянкин, видно, сам посоветовал не показываться на миру — никто из ночных грабителей на сходку не явился.

Из чулзирминцев в Совет выбрали Симуна — Семена Николаевича, — его выкрикнул сам Белянкин. И не только в сельский Совет выбрали Николаева, но и на волостной съезд.

Семен и Тражук выехали в город по санному пути. Дядя хотел довезти племянника на своем жеребце, но Семен отказался:

— Представитель крестьянской бедноты доберется на бедняцко-середняцкой лошадке.

Павел Мурзабай на шутку улыбнулся, по наказывал всерьез:

— Смотри у меня! Держись там за Белянкина. Меня не подводи. Я тебя выдвигал. Больше слушай да помалкивай. Приедешь — расскажешь.

Семен удивился, когда Белянкин вдруг выдвинул его и на губернский крестьянский съезд. За него голосовали все дружно: и бедняки и богатеи. Бедняки видели в Семене фронтовика, а богачи — помнили, что он племянник бывшего старшины. Семен сначала было заартачился, а потом согласился. Ни дядя, ни Белянкин не знают, почему он согласился… А он про себя все повторяет один адрес в городе… Не забыть бы! Записать поостерегся. Ух-мах, кого опасался? Плаги-то неграмотная, но о чем-то догадывается своим бабьим чутьем. Собирала мужа в дорогу, украдкой утирала слезы.

— На войну, что ль, меня провожаешь? — улыбнулся Симун. — Если и придется воевать, то не пулей, а поднятой рукой.

Мудрено сказал, а Плаги поняла.

— Кто знает?! — всхлипнула она. — Сам ты не ведаешь, за кого руку тянуть?! Эх, самана, самана!..

…Семен выехал в город на два дня раньше остальных делегатов из волости. Дяде объяснил, что у него дела: надо, мол, приобрести кое-что для хозяйства. Он совсем не думал о покупках. Прежде всего — повидать Радаева! Но побежал прежде всего разыскивать заветную улицу. Однако улицы Медовой почему-то не оказалось. Неужели перепутал, не разобрал на бумаге почерк Оли Чернышевой. раздобывшей адресок. Нет в городе Медовой улицы, хоть ты лопни!

Пожилой чиновник в старой форменной шинели, с блудливыми и наглыми глазами, прошептал прямо в ухо:

— Рано искать Медовую улицу! Вечерком иди на Парковую и там, у ворот, отыщешь свою девку.

«Вот черт, откуда он знает, что я ищу девушку? Но он сказал «девку» и подмигнул. Почему вечером, почему у каких-то ворот?»

В городе всего четырнадцать улиц. Незадачливый следопыт решил заглянуть во все дома под номером десять. На это ушел весь первый день. Нигде не нашел следов Нюры Федуновой. Осталось проверить еще одну улицу — у вокзала. Туда-то он и поспешил следующим утром, наспех попрощавшись с Тражуком, который собирался в обратный путь.

Вчера такой тихий городок преобразился. На улицах толпятся люди. Волнуются, судачат, кричат.

— Конец депутатам!

— Атаман Дутов идет походом на Самару, скоро здесь будет!

— Не пустим! Грудью встанем на защиту Советской власти.

Мимо промаршировала вооруженная винтовками колонна рабочих, свернула к вокзалу на Оренбург. Грянула боевая песня:

Появились солдаты: немного, человек тридцать. Над колонной вился красный флаг, звучала торжественная песня так, будто в едином порыве слились голоса могучей армии:

Какие слова! Не слышал прежде Семен таких песен. Взволнованный, изумленный, он застыл, глядя вслед шагающим влад солдатам. Медленно двинулся дальше. Рядом щебетали какие-то барыньки, закутанные в меха.