«Читай, да не свихнись!» Раз, еще раз повторил Тражук эти слова и все никак не мог распечатать письмо.

Вышел на дорогу и медленно побрел.

Тражук, кажется, и правда тронулся умом. В Чулзирму почему-то не пошел, а свернул к мосту, как будто направился в Заречье. Дойдя до середины моста, остановился, прислонился к перилам.

Течет и течет вода под мостом. Сколько лет, сколько веков и тысячелетий спешит Ольховка все в одном направлении — с востока на запад? Днем и ночью, каждое мгновение! Не такова ли и человеческая жизнь? С восхода течет к закату, дни и ночи без остановки. Дни и ночи! Что протекло — не вернешь обратно. Детство протекло, протечет — она на исходе — и юность. Как река… Да нет, человеческую жизнь с рекой но сравнить. Река — не убывает, а жизнь человека с каждой минутой тает. Неожиданно оборвалась жизнь Уксинэ. Тражуку на миг померещилось, что со смертью Уксинэ и река пересохла и село обезлюдело…

И на мосту не вскрыл конверта Тражук. Спрятал его в кожаную сумку, что висела через плечо.

«Читай, да не свихнись умом!»

С этой мыслью Тражук добрался домой и немного успокоился. Что написала Уксинэ в письме? Когда написала? Мурзабай сказал — «перед смертью». Откуда она знала, что умрет? Нет — это не самоубийство. Мурзабай промолчал, но люди сказали — «умерла от преждевременных родов»…

И наконец Тражук решился прочитать.

«Тражук, я тебя, может, больше не увижу. Может, на самом деле не увижу тебя. Ты единственный человек, который любил меня. И только перед тем как уехать из села, открылся в своей любви. Если бы признался раньше, не знаю, что бы произошло. Я сама, говорю тебе прямо, никогда никого не любила. Я не могу сказать, что меня насильно выдали замуж, я сама, не обдумав всего, согласилась. Потом постаралась полюбить мужа… Моя жизнь, оказывается, была разбита еще до ее начала. Ее уже ничем не исправить. Только что побывала у меня Кидери. Она сказала, что наши мужья-беглецы расстреляны. Не хочется жить женой труса, дезертира. Сейчас же наложила бы на себя руки, однако не могу вместе с собой погубить еще одну душу…

Счастливый ты человек, Тражук. Спасибо тебе, Тражук, за твою любовь ко мне. Наверное, никто на белом свете, кроме тебя, меня не любил. Даже те меня не любили, кого я сама любила, отец испортил мне жизнь, выдал меня замуж и забыл обо мне…

Ладно, не о том хочу написать тебе. Повторяю: счастливый ты человек, Тражук. И самана теперь в твою пользу. От всей души желаю тебе — будь счастлив! Кидери тебя любит с самого детства. Может, даже поэтому я никогда не думала о тебе. Привыкла к мысли, что ты суженый Кидери, ее жених, а позже чуть даже подсмеивалась, называя тебя женихом Кулинэ. Прости за это.

Тебя никто так не полюбит, как любит Кидери, и с ней ты будешь счастлив. Сердцем своим чувствую это. И я была бы счастлива с полюбившим меня человеком. Нет, по ошибке родилась я на белый свет, не принял он меня…

Отцу и матери я не так верю, как тебе. Если вдруг сиротой останется мой ребенок, не забудь, не бросай его — сироту. Ты — человек нового времени, пусть он вырастет похожим не на Саньку, а на тебя.

Кидери тоже — счастливая. Она знала, что ты меня любил. И все же ко мне не остывала. Кроме тебя, меня любила одна лишь Кидери. Как только соедините свои жизни, положите на мою могилу букет цветов. Я хоть на том свете порадуюсь».

Перед уходом письмо Уксинэ с запиской к Кидери оставил у матери, завернув в чистый лист бумаги.

— Если заглянет Кидери и спросит обо мне, передай ей вот это.

— А если сама не придет, отнести, что ли? — спросила Сабани.

— Не придет — не надо. Пусть будет у тебя до моего возвращения.

Тражук не успел еще дойти до могилы Уксинэ, как Кидери уже прибежала к Сабани:

— Ушел?!

— Ушел. Для тебя оставил бумаги…

Кидери, обливаясь слезами, прочла письмо Тражуку от Уксинэ, затем — записку от Тражука:

«Правильно, Кидери, слов больше не надо, пусть пройдет время. Сейчас все равно нет цветов, чтобы положить на могилу Уксинэ. Весной сходим вместе, как она просит. До весны, если ничего у тебя не изменится, жди! И я получше проверю себя. Как только заскучаю по тебе, вернусь и пойду к Красному Яру собирать цветы».

— Ухмах! — как и в прошлые годы сказала Кидери.

Однако на этот раз в ее голосе не было обычной резкости.

Сабани ничуть не обиделась, хотя поняла, что Кидери говорит о ее сыне. Она продолжала безучастно возиться у печи.

Вскоре после ухода Кидери прибежал Тарас, сын Захара Тайманова. И узнав, что Тражук пичче уже ушел, горько расплакался, будто не застал родного отца или брата.

Ни обильные возлияния кумышки, ни забор одиночества, которым долго отгораживался Мурзабай, не помогли ему спрятаться от бури саманы. Напоследок нагрянула она, нежданная, и крепко потрепала.

Троих детей вырастил Мурзабай: одного сына и двух Дочерей. И еще вырастил он племянника — сына покойного брата. Трое разлетелись из дома Мурзабая, не осталось и следа. И каждый нанес его сердцу жестокую рану.

В том, что Семен и Назар отбились от рук, Мурзабай себя не винил. Само время виновато. В смерти Уксинэ повинны и время и женская судьба. Однако за гибель дочери Мурзабай корит только себя, не выходит у пего из памяти письмо Уксинэ: «Эх, отец, отец! Я тебя любила больше всех, почитала как бога. С тобой говорила о том, о чем не говорила с мамой. Не услышал ты моих самых горестных слов, запер для меня ворота своего сердца, не оставив открытой даже калитку, чтобы я могла войти. И куда теперь мне деваться? Для меня нет нигде родного дома, родного человека. Послушавшись тебя, решила родить. Отец не увидевшего еще свет ребенка погиб, совершив подлость. Как жить?! Приказав терпеть, ты оставил меня без сил, без надежды. Твоим последним советом было — «бросайся в омут»…

Дальше Мурзабай читать уже не может. Письмо от любимой дочери!

Да, Мурзабай не прислушался ни к словам Уксинэ, пи к словам Анук. Чтобы сохранить добрую славу о себе, убоявшись людской молвы, не принял обратно в дом дочь, которая нуждалась в заботе и защите.

Теперь вспоминаются ему слова Анук Ятросовой.

«Старики сказали, да сами поумирали. Молодым сейчас жить надобно… Старики не ведали нашей жизни». Как отец, умна дочь Ятросова. Они умны рассудком саманы. Мурзабай же умудрен лишь опытом стариков, старался жить обычаями и правилами прошедшей, сгинувшей жизни.

Недели через три после похорон дочери Мурзабай немного пришел в себя.

Другими стали казаться ему устои жизни. Мир перевернулся вверх дном. Он это чувствовал давно, но гнал эти мысли от себя. Возможно, что этот мир и прежде стоял вверх тормашками? Как бы там ни было, своеобразие саманы Мурзабай определил по-своему и думал:

«Белое почернело, задние вышли вперед». И действительно, но так ли?

Был бог, теперь его не стало. Тражук был батраком, теперь о и — комиссар, Мурзабай слыл хозяином, теперь он сам как работник: сеет зерно, растит хлеб и без всякой оплаты сдает в город, Семен был родным, теперь он чужой. Мирской Тимук — самый надежный батрак, теперь он… Кто он такой, кем теперь приходится хозяину, он убедился совсем недавно.

Ум-разум Тимука, его сокровенные думки до сих пор никто не знал. В одно время Мурзабай решил было через пего быть в курсе всех дел Совета. Тимук же, нарушив волю хозяина, решился на такой шаг, что Мурзабай вообще отвернулся от бывшего батрака.

Мурзабай решил больше не держать работника. Зачем это надо? Хозяйство, сколько ни старайся, все равно рушится и разваливается. Новая власть призывает к уничтожению богачей. Заслуг Мурзабая новая власть не поняла. Пускай себе! И Мурзабай может, не переваливая за уровень середняка, выращивать хлеба ровно столько, сколько ему и его семье надо. Вот он и засеял поле лишь около Камышлы. И жить намеревается переехать туда с семьей. Семья — это жена и старшая нелюбимая дочь.

И Тимуку Мурзабай предложил уйти, выделив от своего имущества определенную часть. Почему-то воспротивилась Угахви. Да и Тимук никуда уходить не желает.