— Я тоже Савдеров, — сказал по-чувашски Румаш, — может, мы родственники.

Познакомились, поговорили. Румаш залег в снарядной воронке. Мальчики убежали.

В темноте Румаша разыскали два молодых чуваша. Один Алеша — старший брат Савдерова. Алеша не знал, что где-то есть село Ягаль, поэтому сомневался насчет родства…

Румаш вновь услышал чувашскую речь — неподалеку — в другой воронке от снаряда два солдата бранили белых и славили красных. Румаш перебрался к ним, открыто рассказал, кто он и по какому делу пришел.

Оказалось: что солдаты уже давно решили перейти на сторону красных. И Румаш от них узнал, что много крестьянских парней, мобилизованных из трех селений в белую армию, при приближении фронта к этим деревням разбежались и попрятались. Их скрывалось немало, около трехсот человек.

Румаш даже забыл о коне, не пошел в деревню. Солдаты знали, что в Каменный Брод можно пробраться окольными путями, но не были уверены, примут ли их красные. Румаш осторожно созвал большую группу и привел с собой.

Остальные попозже пришли со старшим Савдеровым.

Кутякова не удивило то, что к нему перебежало триста добровольцев, удивил его храбрый маленький солдат. Удаль Румаша он отметил еще и прежде. Теперь он подумывал о том, чтобы назначить его командиром.

Узнав, как мечтает Румаш о коне, Кутяков подарил ему свою пристяжную.

— Ты не горюй, что конь маленький: до двадцати пяти километров в час скачет, — похвалил командир свою лошадку.

Утром полк Кутякова вместе со всей бригадой наступал на станцию Липяги. Новые красноармейцы, вышедшие из трех Липягов, дрались, как львы, за освобождение родных сел от противника.

Сражение вблизи Липягов было последним боем под Самарой. Белые — и бежавшие из-под Сызрани, и разгромленные здесь — спешили спастись, переправившись через реку по железному и понтонному мостам. Однако и река, и городские здания уже не были им защитой — противник в тот же день был выбит из города.

Отступая, враг взорвал оба моста: через Волгу и через реку Самару.

Румаш, увидев упавшие в воду пролеты моста, готов был заплакать: именно этот мост охранял его отец… Сложил он здесь голову или жив? Бежал из города или скрывался в нем? Кто знает. Скорее бы переправиться через реку. Может, найдутся знающие Захара люди.

Командир, видимо предположив, что есть еще понтонный мост, повел полк влево.

На правом берегу реки Самары видны были группы людей: машут руками, что-то кричат. Ясно слышны только возгласы «ура!».

«Рабочие», — решил Румаш.

Не стерпел, повернул лошадь прямо к реке. Она, спустившись с берега в воду, бойко поплыла по реке.

Вслед за Румашем плюхнулось в воду еще десяток всадников. Остальных задержал командир.

Люди на берегу первого всадника встретили криками «ура!».

Они стащили Румаша с коня, несколько рук подбрасывало кверху. Принялись подкидывать и остальных: переправились через реку пока немногие.

На том берегу реки столпилось множество воинов Красной Армии. Уставший от войны, стосковавшийся по свободе народ не остался только наблюдателем. Вскоре на волнах заплясали лодки: пять, десять… сотня. Подавал короткие гудки небольшой, но шустрый катер. Красноармейцев на этом берегу прибывало…

Рабочие заводов налаживали понтонный мост для артиллерии и всадников.

Румаш размышлял: «О чем думали враги, взрывая железный мост? Наверно, считали, что Красная Армия не сумеет переправиться через реку Самару, а если и переправится — не догонит отступающего противника. Нет, и переправится, и догонит, и заставит держать ответ за все подлые злодеяния. Герои Красной Армии и без мостов не раз форсировали реки. Для переправы через самые могучие потоки у нас всегда есть надежный мост. И никакая сила не сможет его разрушить. Между рабочими и крестьянами, между армией и народом, между разными народами-братьями Великий Октябрь возвел могучий мост — без свай и опор. Его никогда никому не разрушить».

В Самару вступила Красная Армия.

Вскоре прибыл в город и Реввоенсовет Четвертой армии.

У Реввоенсовета и ревкома не было времени задерживаться. Надо закреплять победу, преследовать врага; как можно скорее восстановить власть Советов.

Румаш три дня ходил по разукрашенным красными флагами улицам города, отыскивая отца. Сведения были неутешительными: возможно, погиб восьмого июня или, если спасся от смерти, попал в тюрьму. Там расправлялись без суда и следствия. Все тюрьмы учредиловки были переполнены: перед отступлением белые отправили несколько эшелонов с заключенными в Сибирь…

И в клубе коммунистов не нашлось человека, знавшего о судьбе Захара Тайманова. Румаш спрашивал там каждого.

Высокий, красивый русский детина удивил Румаша: даже горестные вести сообщал спокойно, почти весело.

— Я старшего брата давно ищу, — отозвался он на вопрос Румаша об отце. — Ничего об Алексее не могу узнать. Не то расстреляли, не то «поездом смерти» отправили в Сибирь.

И фамилия этого русского человека, такого спокойного, когда впору было плакать, оказалась Самарин. Узнал, что Румаш — сын Захара Тайманова, вдруг заговорил по-чувашски, без единой запинки, без ошибки.

Их совместные поиски тоже ни к чему не привели.

Никаких следов Захара Тайманова и Алексея Самарина обнаружить не удалось.

Младший Самарин попытался разузнать и о Воробьеве.

— Он оставался в городе, в подполье. Белые упрятали его в тюрьму, — сказал один из рабочих.

Андрей Самарин и Роман Тайманов, дойдя до Самары разными путями, ушли из города одной дорогой.

Комбриг Иван Кутяков, годами чуть старше Румаша и чуть моложе Самарина, крестьянский сын, батрак, красный генерал повел их дальше.

В Чулзирме до самой осени боялись нового налета карателей. Однако враг, потерпевший поражение в селе Мокша, не мог набрать сил для новых набегов. Малый ревком, оставшийся с отрядом в лесу, стоял, готовый защищать селения, проштрафившиеся перед белыми. После расстрела Назара в городе, как видно, не осталось людей, знающих о летних событиях в Каменке. Уездные власти Комвуча больше целились на южные и западные районы, для устрашения остальных уже не хватало сил.

Чулзирминцы благополучно дождались осенних дней.

На здешние места осенняя погода нагрянула без бабьего лета. Ненастье затянулось. По приметам стариков, если снег выпал до покрова, то зима ляжет поздняя, запоздает. Землю рано посыпал снежок, но и быстро растаял: потом больше месяца то снег, то ледяная крупа перемежались. Земля раскисла. На дорогах — грязи по колено, телеги увязали по ступицы.

К казанскому празднику бесконечные обозы белочехов потянулись по мосту через Ольховку.

Ребятишек не смущала грязь по колено, они выбежали за село. Да и как усидишь дома: ведь шли настоящие чехи, везли настоящие пулеметы, всамделишные пушки…

Бедные кони, меся грязь, еле тащили груз в гору.

Часть отступающих лежала на телегах, другие сидели согнувшись, поджав ноги. Дрожали от холода, но не было таких, чтобы шли пешком. Боялись запачкаться или потерять место на телеге…

Обоз убегающего врага и на следующий день медленно полз по дороге, словно израненная змея.

У развилки на конце села собрались теперь не только дети, но и взрослые. На третий день обоз этот, не сворачивая, заехал в Чулзирму. На передней подводе восседал сельский староста.

Фальшин удивил односельчан смирным видом, вежливым обхождением, а старосту удивило то, что односельчане выглядели вполне мирными, даже в лошадях не отказывали.

Фальшин присмирел с горя, а чулзирминцы радовались уходу врагов. «Пусть бежат, куда угодно проводим, лишь бы назад не вернулись».

Кирилэ вместо себя в извоз отправил племянника Тараса. Этот готов был и похвалиться, что по-русски говорит чисто, однако понял: порой лучше об этом помолчать.

На подводу Тараса сели два солдата. Как только выехали из села, сразу заговорили меж собой.

— Хорошо! На телеге вдвоем едем — без третьего лишнего. Давно я хотел поговорить с тобой по душам, — начал один.