— И еще. Коммунистов Ягали изничтожили враги. Но среди бежавших на Вильитрав есть сочувствующие: чуваш Шур-Прагань и Ларион Дятлов — русский. Ждите там связного от нас, да не забывайте об опасности: если молодые ягальцы нашли туда дорогу, — найдут и каратели. Им помогут такие старики, как твой дядя или Дятлов Аристарх…

— А я другого боюсь, — задумчиво сказал Румаш. — Займут каратели тропинку на Вильитрав и возьмут людей измором. По-моему, чем скорей вывести оттуда беглецов, тем будет лучше.

— Ну что ж! — повеселел учитель, окончательно уверившись в сообразительности сына Захара, — Если смо-же!шь, валяй выводи. Только не вздумайте пока пробираться в нашу сторону. Целиком можешь положиться на Шур-Праганя. Пусть его отец приезжает ко мне лечиться.

Путники обнялись на прощанье и разошлись. Через несколько шагов Румаш оглянулся: дорога за мостом была пустынна. Учитель как сквозь землю провалился.

Скоро после столкновения с Вись-Ягуром Карп Фальшин стал старостой. Правда, не царским, как он мечтал, а только лишь комвучским. «Куды ж денешься! Против рожна не попрешь». А все чего-то недоставало Фальшину — не то царя, не то бляхи. Много раз его сын Васька нырял в Ольховку, железную палку нашел, а бляхи так и не разыскал.

Прошло уже более месяца после драки у моста, а Фальшин все еще не решался перейти на ту сторону. Хотя Вись-Ягура не было, но Палли, бывшие члены Совета продолжали мутить воду — так считал Фальшин. В Чулзирме — бунтовщики, в Сухоречке — тихие смутьяны. А тихие хуже скандальных. Смирные с виду собаки исподтишка кусают. А кузьминовские власти требуют: деньги для помещика собери и рекрутов представь на сборный пункт… Пропадешь ни за грош, как Фаддей Белянкин! Вся надежда на карателей: уж скорей бы явились…

И вот настал день в Каменке. Пришли каратели. Всех шестеро: сынки деревенских богачей и городских купчиков. Старшой у них — усатый бравый офицер. С Назаром знаком, сыном Павла Мурзабая, только называет его теперь Николаевым. Говорит о нем уважительно, но в то же время подсмеивается: уездный, мол, Наполеон. Каратель и сына Хаярова знает. «Небось сами не приехали в Каменку, — злорадствует Фальшин, — других послали. Не хотят, стал-быть, собачиться в родной деревне, родителей своих оберегают». Так прямо и сказал усатому. Тот разъярился:

— Николаев-то?! Черта с два. Отца родного высечет, если надо. Назар Палыч на юг отбыл и Хаярова с собой захватил. Там фронт близко. Мужички бунтуют не как у вас, втихую. Представителей Комвуча убивают, на ваши отряды нападают. Ничего, поручик Николаев в контрразведке выучку проходил. Ох и свиреп, образумит… Отец его, надо думать, такой же ярый патриот, как сын. Позовет, надеюсь, в гос, ти?

— Это Мурзабай-то ярый? — презрительно хихикнул Фальшин. — Нет, в гости он не позовет. Ежель гостеваться желаете, найдутся у нас хозяева посамостоятельней и понадежней.

— Отец поручика Николаева ненадежный? Ин-те-ресно!

— Да не то штоб ненадежный. Рехнулся вроде с перепоя. В одиночку глохчет самогон. Раньше думали, пьет с горя, что сын пропал, а вот и Назар нашелся, — не просыхает.

— Значит, в одиночку? Как Александр Третий. Тоже патриотично, — захохотал усатый. — Ладно, веди к надежным, да не забудь позвать таких же надежных с того берега.

Собрались в доме сухореченского богача Медведева вечером за чаркой первача. Из Чулзирмы были приглашены Хаяров и Смоляков. Сухоречку представляли хозяин дома и староста. Четыре бородача и усатый офицер ломали головы над тем, как побыстрее сломить непокорных мужиков, чтоб расплатились с помещиком за пользование землей… И еще одно: о мобилизации двух возрастов в белую армию… Приказ объявлен больше недели назад, а на призывной пункт в Кузьминовку из Каменки никто не явился.

— В первую голову надо арестовать советчиков, — предложил Фальшин. — Потом поодиночке аль как согнать сюда рекрутов. Пусть с ними погуторят Медведев и Хаяров. Не пойдут сами в Кузьминовку, тады отправим под конвоем! А мужиков соберем нащет платежей опосля, когда в селе не останется ни одного смутьяна. Призывники-то не новички. Они уже воевали по указу Временного правительства, ружье в руках держали…

— Тебя, Карп Макарыч, не старостой, а губернатором надо бы назначить, — хлопнул Фальшина по плечу офицер.

Тем временем Филька, чугуновский «красногвардеец», а по общему мнению сельчан пустомеля и вертопрах, сбегал в Чулзирму, повидался с Киргури и отправился к Чугуновскому омуту «забросить удочку на сома». Забрасывал он ее и вытаскивал, пока не раздался в лесу троекратный короткий свист. Филька, закинув удочку без насадки, скрылся в чаще…

Утром по-хозяйски застучали в ворота Элим-Челима. Палли не спешил открывать, заглянул в саманный амбар, где спал Киргури.

— Пришли! Сматывайся через заднюю калитку. Не иначе как за тобой, дурная башка!

— Вот до чего ты меня довел, — упрекнул старшего младший, — Если б не ты, мы давно были бы у красных. Все кары боялся А кара-то — она и без того тут как тут!

— Иди, иди, потом сочтемся. Пока спрячься, а там уж как знаешь…

Страх Фальшина перед босоногим улыпом был так велик, что к воротам Элим-Челима он решился подойти лишь под охраной трех карателей. Палли открыл калитку. Фальшин все-таки струхнул, столкнувшись лицом к лицу с Палли, юркнул за спины солдат.

— Аль разбогатели на барской земле? — крикнул он. — Инда днем запираетесь. Позови брательника.

— Брат вчера еще уехал на мельницу!

— Будешь заложником. А за братом пошли да запомни: ежели не явится, не видать тебе ни жены, ни дома.

— Не пужай, мне бояться нечего, я ничего не крал и человека не убил, — съязвил Палли.

Кликнув сноху, он сказал ей что-то по-чувашски, показал рукой в сторону дальней горы, за которой пряталась водяная мельница. Фальшин подосадовал, что так и не научился понимать чувашскую речь. Позавидовал, как всегда, Смолякову.

Палли увели, а дед Ермишкэ стал набивать трубку, приговаривая:

— Не добру это, ай, не добру. Свяжешься с русскими — добра не жди. Это они сделали меня осноязычным.

Старшая сноха до той поры сдерживалась, орудуя ухватом у печи, но, услышав слова свекра, вдруг заголосила на всю улицу. Около дома Элим-Челима стал скапливаться народ.

Рябой Шатра Микки и картавый Кирилэ, как тихие и смирные люди, были отправлены на ту сторону, каждый в сопровождении одного солдата. Возле дома Медведева прохаживался усатый офицер, похлестывая нагайкой по голенищу сапог. Тут же, у каменного амбара, солдаты сторожили двух советчиков. Палли подвели туда же, к амбару.

— Этого взяли вместо скрывшегося брата заложником, — доложил староста офицеру.

— Сам как? Может быть, не такой, как брат? Не лучше ли перетянуть такого медведя на нашу сторону, — спросил офицер, заведя Фальшина за угол.

— Нутро у него красное. Да он еще опаснее брата!

— Ах так. Ну если изнутри красный, покрасим и снаружи.

Офицер приступил к допросу. К нему подтолкнули картавого Кирилэ.

— Ты, козлиная борода, о чем думал, когда пошел в советчики? Отвечай. Что, язык проглотил? Иль не понимаешь по-русски? Ты Советскую власть любишь? Почему согласился быть членом Совета?

— Мой соклась не спайашивал. Я ничава не снай, — наконец пробормотал перепуганный насмерть мужичок.

— Правду говорит? — спросил офицер у старосты.

— Правду, он не бунтовал.

— Ладно. С ним еще потолкуем, его пока — в амбар.

«Отсюда не убежишь, — прикидывал Палли. — Стены каменные, дверь железная, крыша железная, и пол не такой, как в амбаре бабки Хвеклэ».

Следующий советчик — маленький, невзрачный, рябой. Усатый пронзил его взглядом, спросил с издевкой:

— А тебя-то зачем выбрали в Совет, рябая чума? Что, лучше людей не нашли?

— Спроси у народа, я сам себя не выбирал, — неожиданным басом отрезал Микки.

У офицера взвихрились брови.

— О-о, уж не большевик ли ты? Говори прямо: какая власть тебе по душе? Советская, да?