Тогда под Новый год среди других вернулись в Чулзирму Палли и Шатра Микки.

Анук, Семен и Тражук поохали в Самару, в школу сначала попала только Анук. Семена и Тражука забраковала комиссия. Первому помешали старые ранения, а у Тражука нашли плоскостопие.

Воробьев добился: он доказал, что обученные люди требуются не только на фронте, но и в тылу. И обоих друзей все-таки в школу приняли.

Тражук был счастлив, что попал в школу, да еще и учится с людьми старше себя по возрасту. В его голове всегда возникало множество вопросов, теперь на все находил понемногу ответы, все размещалось по порядку, находило свое место. Что знал, слышал, читал до школы — как-то оформлялось в отчетливые представления. Он сам понимал, что мужает, набирается ума, сам говорил себе, что уголки его в общем-то темного сознания как бы пронизываются светом солнца.

И как понял Тражук, у этого солнечного света было вполне реальное имя: марксизм. Марксистско-ленинская паука увлекла Тражука.

— Как только кончится война, тебя, Петров, пошлем учиться в Москву, — пообещал Воробьев. — Думаю, из тебя получится философ. Сейчас, когда окончишь школу, поработаешь, приобретешь опыт, внимательно читай Маркса, Энгельса, Ленина, но кроме того — изучай жизнь.

Симун Мурзабай — Семен Николаев давно стал взрослым человеком. Школа, однако, оказалась полезной и для него. Семен был здесь не только курсантом.

Однажды Семен, вслушиваясь и стараясь понять путаное объяснение учительницы, во время урока поднял руку и коротко уточнил:

— Звезда с хвостом — это не планета, а комета.

Учительницу оскорбило вмешательство рядового курсанта, и она отчитала его при всех.

Узнав о происшествии, Иван Васильевич Воробьев пробрал руководителя школы Самарина за плохое преподавание. У этой учительницы документов об образовании но оказалось. Она просто обманула Самарина, подсунув ему поддельные бумаги. Ей важно было получать паек…

Воробьев проверил знания Николаева и предложил ему преподавать курсантам в пределах его возможностей космографию. Чтение ученых книг из сундука дядюшки Павла пошло Семену на пользу. Он давно мечтал быть учителем и здесь оказался на высоте. По окончании школы он получил от Воробьева документ, выданный отделом народного образования, подтверждающий, что Семен Николаев может работать учителем в школе.

В родном городе Семена назначили инспектором чувашских школ.

Анук постепенно забывала свое деревенское имя. Теперь она — товарищ Ятросова. Когда ее спрашивали, почему она, бывшая партизанка и боец дивизии Чапаева, вдруг оказалась в школе, она коротко отвечала:

— Была против увольнения Чапаева из армии.

В политотделе Анук сказала несколько иначе:

— Чапая послали на учебу, отправьте учиться и меня.

Анук, бывшую в армии санитаркой, послали на курсы медицинских сестер. В губкоме с ней столкнулся Воробьев. Она пожаловалась ему. И вот Ятросова оказалась единственной женщиной, обучающейся в политшколе.

Однако в стремлении Анук попасть в Самару виновен был не Чапай.

Осокина, работавшего в политотделе, штаб фронта отозвал в Самару. Обратно в дивизию он не вернулся. Но и в Самаре не нашла Михаила Анук. Удалось узнать, что его назначили куда-то комиссаром бригады.

Но Анук давно пришла к мысли: в военное время надо быть независимой от мужчины. Надо заняться делом, успокоиться и терпеливо ждать конца войны.

И все же на месте Анук не сиделось. Обосновалась она в городе, но много времени проводила в разъездах по деревням и селам. Там, как только собирался народ, Анук выступала с докладами.

Полученные в политшколе знания помогали немало. Но всего запомнить невозможно — так считала Ятросова. Ей больше, чем другие, запали в сердце лекции старика Малинина.

В своих докладах Анук упоминала о многом: о вселенной, о революционных событиях…

А уж о наступлении белочехов, о создании учредиловки она говорила с таким знанием, что удивляла слушателей. Никогда не забывала Анук рассказать о славных делах Чапая: тут уж ей карты в руки, ведь она сама была в его дивизии!

Анук радовалась, что ей суждено работать в Пестром доме с тремя богатырями на фронтоне. Здесь раньше размещался штаб Чапаева.

Анук теперь могла говорить в докладах:

— Без Чапая так и не смогли одолеть врага. Отозвали его из Москвы и снова назначили командовать дивизией. Такого героического командира, как наш Чапай, нет на целом свете!

И Семен и Тражук — каждый по своему делу — часто выезжали в деревни, однако в родном селе никто из них не бывал. Мечтали поехать все вместе.

С весны Чулзирма как-то вылиняла. И цвет потеряла и голос. Актив, собранный Захаром, весь призван в Красную Армию. В Заречье в партию вступили женщины — Оля и Антонина Павловна. А в Чулзирме осталось два коммуниста — Захар и Микки.

Захар Тайманов теперь как бы взял отпуск от больших дел. Занимался хозяйством. Лишь только просохли дороги, он, собрав сельчан на помощь, перевез из Базарной Ивановки свой сруб и строил дом, расчищал двор.

Не только Захар, можно сказать, и все село взяло отпуск от забот саманы. Сельские дела помаленьку Шатра Микки выполнял один, некому ему было помочь, некому и помешать. Изредка он заходил к Захару Тайманову посоветоваться по какому-нибудь вопросу.

Однажды Шатра Микки попытался представиться обиженным.

— Наше село вдруг утихло, как старый мерин, — пожаловался Захару. — Ни один непутевый горлопан не приходит в Совет ругаться. Даже скучно.

— Из-за этого печалиться не будем, — усмехнулся Захар. — Горевать у нас и без того есть причины. Партию, например, мы своими людьми не пополняем — отстали от заречинцев. Райком не погладит нас за это по голове.

— Ты печешься только о революции, а мне приходится беспокоиться и по поводу контрреволюции. В селе ни одного куштана не осталось. Девятеро исчезло враз. Ведь от тех, кого увели тогда озоруя красноармейцы, пи слуху ни духу.

— Нашел о ком горевать, — засмеялся Захар. — Можно подумать — от того, что богачи бросили все и ушли, село много потеряло?

— То-то же горе, — Микки покрутил головой. — Сами кулаки ушли, а семьи-то остались. Вот они меня и одолевают.

Захар уже больше не смеялся, призадумался.

— И верно. Тоже, брат, забота для тебя, — сказал он после некоторого молчания. — Я сам, по правде говоря, совсем и забыл о них. А надо помнить. Что ни говори, а бабы их и дети — из нашего села, граждане Чулзирмы. Ладно, вот осмотрюсь немного и съезжу в город, узнаю, куда подевались куштаны.

— Не обязательно ехать самому. Хорошо будет, если напишешь бумагу, — вздохнул Микки.

Захар не успел послать бумагу.

Перед тем как перевезти сруб, Захар ходил по селу — выбирал место. За амбарами на пригорке начннались гумна. Между гумнами и обрывистым берегом реки Каменки рос мелкий кустарник. Прежде никто и не думал селиться здесь. В позапрошлом году показал пример Семен. В прошлом году неподалеку выросли еще три избы.

Рядом с Семеном поселился Летчик-Кирюк. Красавица Падали словно канатом привязала к себе самлейского чуваша. Легкомысленный, непривычный к труду человек начал было в поте лица работать…

Теперь Надали опять осталась одна с двумя ребятишками — дочкой от первого брака и с недавно родившимся сыном. Скрывавшийся от мобилизации на царскую военную службу Кирюк в Красную Армию пошел служить охотно.

По соседству с двором Семена, ближе к селу, на берегу Каменки, пустовал довольно обширный клок земли. Не очень-то удобный участок браковали все. Высокий берег круто спускался к реке, за водой надо было бы ходить в обход более пологой дорогой.

Захар, высматривая место, где бы устроиться, остановился у пустыря, задумался.

— Атте! — вдруг услышал он голос, несомненно принадлежащий молодой женщине.

Удивленный Захар оглянулся, всмотрелся и узнал — это ведь красавица Надали! На первую ее свадьбу он был приглашен как посаженый отец. «Погляди-ка на нее, — окликает, как родная дочь».