Румаш притворился, что не услышал издевательских слов Воронина, и осмотрелся: не было заметно, чтобы кто-нибудь одобрял слова бородача. Два человека, стоявшие по соседству с Ворониным, слегка усмехнулись.
Румаш помолчал…
«Куй железо, пока горячо!» — пришла ему на ум поговорка, и он заговорил снова:
— Я пришел к вам не как гость, которого пригласил зять, и не как солдат, избегающий мобилизации, — голос его зазвучал увереннее. — Если бы думал только о том, как спасти свою голову, свернул бы на другую лесную тропу. По требованию сердца, но и по указанию ревкома прибыл я сюда. Кто такие вы сейчас? Если признаете власть учредиловки, вы — дезертиры. Если ее не признаете и стоите за Советскую власть, то вы должны, обязаны стать организованными красными партизанами. Пусть каждый решит — в дальнейшем кем он хочет быть: дезертиром или народным мстителем? Другого пути нет. Надо хорошо все продумать. И знайте — вас никто не принуждает…
Румаша вдохновляли решимость и отчаяние.
Все молчали. Помедлив, Румаш взобрался на пень от большого дерева.
— Товарищи, крестьяне-труженики! — снова начал оп, стараясь говорить как можно складнее. — Здесь, среди нас, нет кулаков и их приспешников. Что нам нужно? Нужен мир. Спокойная жизнь. И еще нужна земля, чтобы мы могли на пей трудиться на радость своим семьям. И кормиться! Да, и кормиться. Советская власть дала нам и мир и землю. В городе буржуи, в деревнях помещики, сельские куштаны не согласились ни с установлением мира, ни с предоставлением земли крестьянам. Они объединились, чтобы не могли мы жить спокойно. Кто погубил мирных людей вашего села — Яшкина и Дятлова? Кулаки и прихвостни буржуев и помещиков. И с нами хотят рассчитаться… Нам что, разве надо дожидаться расправы? Я к тебе обращаюсь, товарищ Воронин. — Румаш еще более уверенно повысил голос и разыскал глазами красивого бородача. — Вот, допустим, смажет тебя какой-нибудь кулацкий сын по уху… Ты что, будешь смирно стоять и поглаживать свою черную бороду? Спустишь мерзавцу или захочешь отомстить?
Толпа дрогнула, зашевелилась, словно решила дать оратору передохнуть.
Многие, улыбаясь, поглядывали на Воронина.
— Меня смажет? — переспросил Михаил, и лицо его стало еще злее. — За что? Пусть попробует! Не обрадуется, — бессвязно выкрикивал он.
— Ты, конечно, готов дать отпор, если тебя затронуть, — заявил Румаш. — А что, если твоего товарища заденут? — спросил он, понимая, что рискует многим, — Будешь стоять с разинутым ртом и смотреть или…
Бородач не стерпел, как и предполагал Румаш, и, перебивая оратора, завопил:
— Ты чего ко мне пристал, учить еще молод! Сначала женись, да чтобы жена тебе ребенка принесла, а потом и приходи разговаривать с нами. Тогда и послушаемся.
— То-то молоды наши жены! — гораздо миролюбивее подхватил другой, — Эх, вернуться бы домой да забраться под полог к молодой жинке. Не так ли, Миша?
Румаш почувствовал, что напряжение спало, и решил заговорить помягче:
— Не успел я еще жениться, Воронин, — сказал он, почесывая в затылке. — Жены-то нет у меня, понимаешь… А любимая девушка есть, и — недалеко отсюда. Еще к троице ждала меня — не смог я до нее добраться. Более двухсот верст пешком протопал, желая свидеться с любимой. Оставалось еще верст десять-пятнадцать — не дошел. Помешали…
Румаш внезапно смолк.
Вокруг молчали. Одни почесывали головы, как Румаш, другие тяжело вздыхали. А один, сочувствуя парню, спросил:
— А чего ты не дошел до милой? Кто помешал? На твоем месте я бы хоть сейчас к ней пошел. А тебе что? В солдаты еще годами не вышел…
Румаш снова заговорил. Он напряг все силы — так ему хотелось, чтобы его слова дошли до людей.
— Говоришь, кто помешал? — выкрикнул он. — Вы помешали, вот кто! Вас, наивных простаков, — хоть сегодня — переловят всех да перестреляют! И все-таки, товарищи, не беспокойтесь, о вас думают, заботятся. Где вы, сколько вас — все это хорошо знает ревком, — в отчаянии преувеличивал Румаш. — Ревком послал меня к вам, чтобы организовать из вас отряд. Мне поручил стать комиссаром отряда, — говорил он все вдохновеннее. — Если среди вас мы не найдем опытного командира, то и командиром временно стану я. Не сомневайтесь во мне, хотя я и молод. За последние пять-шесть месяцев много испытал, много пережил, будто сто раз побывал в бою… Покончим с лишними разговорами. Подступает опасность. Если мне верите, принимаете сердцем сказанные именем революции слова, то прежде всего знайте: надо сплотиться в отряд! В одиночку нас разобьют. Времени больше нет! Слушайте, товарищи, что я предлагаю: кто готов стать партизаном и сражаться за волю, за жизнь, за революцию — отходите вон под ту березу. Кто хочет скрываться в лесу, как беглец, или вернуться домой и сдаться на милость врага-победителя — оставайтесь на месте.
Сказал это все Румаш и вдруг сам оторопел.
«Не слишком ли я поспешил? Не испортил ли дело, выступая от имени ревкома? И почему все стоят, не отходят в сторону? Наверно, что-то я сказал не так. Но нет ведь времени ждать инструкций!»
Мгновения текли для Румаша, как годы. Вот он увидел: от толпы отделился Шур-Прагань, вслед за ним — еще десять-двенадцать человек стали под березу. Вот, поколебавшись, двинулись еще трое…
Румаш ждал молча, сердце его громко билось; ему казалось, все слышат этот торопливый стук. Вдруг вся группа двинулась к березе, как по команде. Перед Румашем остались только бородач и два его товарища. Через несколько секунд Воронин стоял совсем один, исподлобья поглядывая на сгрудившихся под березой.
— Ведь один ты, Миша! — крикнул кто-то. — Айда, иди сюда. Ты же русский, а русские говорят: «На миру и смерть красна». Я чуваш, а вот жить и умирать — решил по-русскому.
Михаил, махнув рукой, пошел к березе.
Теперь Румаш не раскаивался, что поспешил. Другой на его месте, возможно, и подождал бы. Но он крепко верил в силу слова, а кроме того, навсегда запомнились события в Стерлибаше. Но хотелось, чтоб повторилось что-то подобное. Румаш на всю жизнь уверовал: сила людей в сплочении. Тот, кто один, без друзей — обречен на погибель!
Целый день Румаш формировал свой новоиспеченный отряд. Всего в нем оказалось сорок четыре человека, сам он — сорок пятый. Солдата, согласного стать командиром, не нашлось. Тогда все в один голос решили: «Если пришел по поручению ревкома, то сам и командуй».
Отряд Румаш разбил на четыре отделения. В каждом — выбрали старшего. Одним из них был — Шур-Прагань.
Оружия явно не хватало: насчитали всего лишь двенадцать винтовок. Да еще одна берданка… Револьверов и гранат не нашлось совсем. Невооруженным оказался сам командир отряда. Кто-то притащил с собой в лес какой-то короткий меч в ножнах. Этот меч и отдали Румашу, чтобы хоть как-то было заметно, что он — начальник.
Вечером между собой люди беседовали как никогда дружелюбно. Словно у каждого сердце стало на место. Теперь уж не так боязно: есть командир, сон отряда охраняют часовые. По правде говоря, часовые не так уж и необходимы. На Вильитрав ночью и так никто не проберется. Но все же командир решил выставить часовых. С одной стороны — для порядка, с другой стороны… Румаш остерегался не только тех, кто мог бы забрести сюда, его беспокоили те, кто мог уйти отсюда. На сегодняшнюю ночь назначил разводящим — Шур-Прагаия. О точном времени в отряде могли судить только по солнцу. Часов ни у кого нет! Пение петухов до лесу из жилья не долетало.
— Наблюдай за ковшом Большой Медведицы, — сказал Румаш зятю, отправляясь спать.
Ночью Румаша осторожно коснулась чья-то рука. Румаш, будто совсем и глаз не смыкал, мигом вскочил на ноги. Перед ним стоял Шур-Прагань.
— Что случилось? — шепотом спросил Румаш.
— Сбежал Воронин.
— А часовые? Не учуяли или уснули?
— Нет, они не спали. Часовых проверяю… Он исчез еще с вечера. Его товарищ — Чашкин сейчас только мне сказал.
— Он еще и раньше знал, что сбежал Воронин?
— Скорее всего, знал. Сейчас не признается. Люди привыкли отлучаться в село, никого не предупредив, однако с наступлением темноты боятся проходить по болоту. А этот вон не из робких. А может, не смог выбраться — засосало.
