— Дура… дура… дура! — почти плача, сжав кулаки, выкрикнул Ехим. Ему не пришло на ум других слов.

Молодая женщина невольно рассмеялась. Пока она распрягала лошадь, Ехим наконец нашелся:

— Ей-богу, в солдаты пойду! — пообещал он. — Санька давно зовет меня. Вернемся, как Назар, офицерами…

— Хоть сегодня отправляйся, горевать не буду. Может, енералом вернешься.

Ехим, перетаскав мешки, ушел со двора, даже не затворив распахнутые ворота.

Кидери легла спать, так и не дождавшись мужа. Тот не вернулся и на следующий день.

— Скорее всего, с ночевкой рыбачить пошли, — предположил отец.

Кидери не поехала в поле — ждала Ехима. Однако он не пришел и к обеду. Тогда сень син обеспокоилась всерьез: уж не отправился ли муж на войну, чтоб на самом деле стать «енералом»?..

Кидери у реки увидела ребятишек и подозвала к себе. Один из них — Пантти — оказался сыном Палли, а другого, такого же рыжеволосого, как Ехим, Кидери не знала.

На вопрос Кидери, не видели ли мальчишки Ехима, они отвечали сбивчиво наперебой:

— Мы стояли на берегу Ольховки за Санькиным двором и ждали, что Ехим пичче запустит нам змея, — сказал Пантти, — а он прошел мимо, о бумажном змее ничего даже не сказал, спросил нас: почему не купаетесь?..

— Сегодня нельзя купаться, — перебив Пантти, залепетал рыжеволосый. — Якрак сказал, что вчера Илья Пророк в воду льда напустил. Я его спросил: «А ты откуда знаешь, худое брюхо?» Якрака мы так зовем — худое брюхо. «Мама мне сказала, — говорит Якрак. — Но я и без того знаю, говорит, после ильина дня никогда не купаются». — «Так было прежде, а сейчас революция», — сказал я Якраку. «Революция! — он засмеялся надо мной. — Держи карман шире, говорит, как убежал в лес Вись-Ягур, революция кончилась». — «Нет, — говорю я, — совсем не кончилась. Салдак-Мишши с нашими отцами снова делают революцию». Мы чуть не подрались. «Сам, что ли, Салдак-Мишши тебе сказал?» — спрашивает Якрак. Я говорю: «Но Салдак-Мишши, а Тарас сказал». Тарас, он все на свете знает, Кидери акка!

Молодая супруга сбежавшего Ехима так и не смогла выяснить из этого рассказа, куда же отправился ее муж… Она помолчала, соображая, что предпринять дальше.

— Тетя Кидери, — снова заговорил рыжеголовый. — А где Тарас? Почему перестал играть с нами?

— Тарас не такой лентяй, как вы! — сердито ответила Кидери. — Он даже траву умеет косить. И сейчас в поле снопы вяжет. Вы мне все-таки, может, скажете? Что дальше было, куда делся ваш пичче Ехим.

— Никуда он не девался, — спокойно заявил Пантти. — А я у Тараса научился петь новую песню. — Он откашлялся, подражая псаломщику. Над рекой зазвенел тоненький детский голос:

Кидери закрыла ребенку рот ладонью.

— Не глупи, дурачок! Это песня большевиков.

Рыжеголовый рассмеялся.

— И Ехим пичче так же заткнул рот Пантти: «Перестань, ухмах, — говорит. — Как услышат белые, тебе голову отрубят, а остальных выпорют». Ребята испугались, а я нет. И Пантти не испугался. Мы с Пантти никого не боимся, — рыжеволосый мальчик явно старался выговаривать слова, как Ехим.

Кидери не выдержала — рассмеялась.

— Ладно уж, ладно, вы герои, никого не боитесь. А что дальше-то было? — сень син все еще пыталась узнать что-нибудь толковое о муже.

— А Петька Смоляков — такой же злой, как и его старший брат, — снова заговорил рыжеголовый, не давая своему другу вставить слова. — Он сказал: «Давайте играть в карателей». У него даже нагайка из ременных гужей вырезана. «Ехим пичче, говорит, пусть будет офицером, Пантти, как и отец, будет Палли! Ундри, если не боится, будет Шатра Микки». Обо мне ничего не сказал, Ехим пичче при этом закричал как настоящий офицер: «За пение большевистской песни выпороть их нагайкой!»

— Так прямо вас и выпороли? — ничего не понимая, всерьез обеспокоилась Кидери.

— Выпорют нас! — опять захохотал рыжеволосый, — Я вырвал у Петьки нагайку и закинул в реку. Пантти тоже рассердился за то, что Петька напомнил, как отца Пантти пороли. Он сшиб с ног Петьку, стал колотить остальных. И я стоял да смотрел. Паитти сильный, как вол, а я злой, как хорек. Показали бы мы им кузькину мать, да Санька — Петькин брат — помешал. Откуда-то появился он, и все разбежались. Злой он. Санька — не то что Ехим пичче…

Единственно, что удалось установить Кидери: Санька и Ехим вместе перешли по мосту в Заречье. И Кидери, совсем сбитая с толку, побежала к Уксинэ посоветоваться.

…Лишь вторая неделя пошла с тех пор, как Уксинэ стала женой Саньки Смолякова. На вид она ни в чем не изменилась: ведь русской одежды даже не сменила. Она не показывала, что на душе у нее неспокойпо. Дочь Павла Мурзабая умела себя держать. Уксинэ, как и Кидери, сидела весь день дома и не могла понять, куда исчез ее молодой муж. В народе считается, что у молодоженов после свадьбы наступает медовый месяц. У Саньки и Уксинэ медового месяца не было.

Отчего же так быстро начались ссоры и раздоры? Уксинэ никогда не была особенно веселой. Всегдашнюю ее задумчивость молодой муж истолковал как печаль. Санька стал допытываться, чем Уксинэ недовольна. И после долгих расспросов Уксинэ решила с мужем серьезно поговорить.

— Как ты думаешь жить дальше, Саня? — спросила она его строго.

Санька никогда о будущем не задумывался. Он крепко обнял жену и поцеловал:

— Вот так и думаю!

Уксинэ такой оборот разговора совсем не обрадовал. Мужа она не оттолкнула, решила высказать, что у нее на душе.

— Так и будем все время целоваться? — голос ее звучал менее спокойно, чем всегда. — Ты решил: вместе будем жить с твоими родителями или отдельно? У твоего отца большая семья: есть у тебя братишки, сестренки. Отец твой держит магазин. Ты тоже хочешь стать лавочником? Крестьянскую работу не знаешь, к тяжелому труду не привык и не так образован, чтобы стать учителем… Времена сейчас смутные, невесть что нас ждет… В какую бы сторону мы пи подались — надо работать, чтобы себя прокормить. Я не так уж приучена работать, но считаю, что надо привыкать.

Санька несказанно удивился. Уксинэ в доме отца только и умела, что вышивать да читать книги. И что ей теперь вздумалось заговорить о работе. Чего это она дурит? Легкомысленного Саньку никогда до этого не посещали подобные мысли. Теперь взял умную жену, оказывается, приходится и задумываться. И он, сам того не ведая, почувствовал дыхание нового времени. Не зря, видно, так разъярился Назар?! Он взялся защищать легкую жизнь богачей… Неужели и ему — сыну лавочника, если победят Осокины да Чугуновы, придется обрабатывать землю? Но ведь Уксинэ права, он этого не умеет. Впервые задумавшись, как же жизнь пойдет дальше, Санька испугался. Правда, слухи ходят, что сверстников Саньки тоже должны забрать в солдаты. И на самом деле, не поступить ли, пока суд да дело, в отряд Назара?..

— Говорят, учредиловка заберет нас в солдаты, — сказал Санька после долгого молчания. — Вот я и надумал пойти под начало булдыра[35].

Уксинэ рассмеялась:

— Старший брат жены — это не булдыр, а хунчыгам, — по-русски одно и то же, а по-чувашски слова различаются. Не говори чувашских слов не к месту. Я ведь и по-русски все пойму.

— Черт разберется в вашем языке! — махнул рукой Санька. — Слишком много у вас родни: булдыр, хунчыгам… По-русски — шурин, и все. Назар Павлович сейчас приходится мне близким родственником, — вот это самое важное. У него в отряде я не пропаду! Если смотреть правде в глаза — там жив будешь. А коли возьмут в солдаты, угодишь на войну. Карателей на фронт не посылают. Ты, думаю, не хочешь, чтобы твоего мужа убили на войне?

После этих слов Саньки и вспыхнула ссора. Уксинэ сказала, что она не очень-то высоко оценивает деятельность своего старшего брата, и принялась стыдить мужа.

— Ты — трус, такой же, как Чее Митти, — напоследок сказала она.