Почти обыкновенная аранжировка песенки, повествующей о психоделическом фрикауте Дамбо, она поётся с таким фальцетным энтузиазмом, что можно подумать, будто там действительно идёт речь о чём-то серьёзном — например, о той части населения, которую не увидишь в Soul Train.
Теперь, когда Сонни познакомился со всем песенником Диснея, в течение следующего года он подготовил столько киномузыки, что мог вывезти группу на гастроли как Disney Odyssey Arkestra и играть целые вечера на основе этого материала, в настроении, которое можно было бы из жалости назвать «грубоватым юмором»: на концертах было много фальцета и бассо-профундо, шляпы с мышиными ушами, сальто в исполнении саксофониста Ноэла Скотта и танцор в костюме Дамбо. В программе было множество песен из Спящей красавицы, Белоснежки и Семи Гномов — всё это были юмористические обработки, за исключением "The Forest Of No Return", слова которой звучали наподобие какой-нибудь собственной поучительной песни Сан Ра о жизни на Земле. Теперь в его каноне Уолт Дисней имел статус Флетчера Хендерсона или Эллингтона:
Мне казалось, что Америка не даёт должного статуса — или должного признания — тем, кто делает что-то существенное. Мне казалось, что она признаёт лишь тех, кто делает что-то плохое (и сажает их в тюрьму), но не признаёт заслуги тех, кто делает что-то хорошее. И мне показалось, что я мог бы внести в это уравнение некое равновесие — что-то сделать для признания заслуг тех, кто был до нас, тех, кто делал что-то доброе. Я работал с творчеством Дюка Эллингтона, Флетчера Хендерсона, Бейси — сначала я занимался этим. Чёрные люди всё ещё спали, они не помогали мне в этом. Потом я начал работать с наследием Джорджа Гершвина, Ирвинга Берлина, Коула Портера — и наконец я дошёл до Уолта Диснея… таким образом я могу показать космическим силам, что были хорошие люди, шедшие этим путём. Потому что если они посмотрят на мир в его сегодняшнем состоянии, они, наверное, придут и уничтожат людей, потому что скажут: «У них неправильный интеллект.» Но если я выдвину вперёд Флетчера Хендерсона или Уолта Диснея, это будет как щит, щит красоты.
Выходили две последние пластинки «Сатурна» — обе записанные на концертах в Knitting Factory 29–31 января 1988 г. Это была необычная пара представлений, из которой получились странные пластинки — и те, и другие раскололи представления публики о том, на что был способен Сан Ра в то время; они делают бесплодными попытки биографа провести чёткую эволюционную линию, соединяющую части творчества Сан Ра во времени. В эти вечера Сонни применял на своих клавишах особенно резкие установки и заставлял музыку звучать почти без перерывов — он сильно нажимал на солистов, умудряясь добиться соответствия электронным клавишным звучаниям. За исключением распевно-эпической вещи "This World Is Not My Home", материал по большей части был новым или импровизированным: оживлённый металлический вальс, безритмовые потоки звука, старомодные, но высокотехнологичные блюзы. Вокал Арта Дженкинса, пропущенный через металлический мегафон, особенно чётко перекликался с синтезаторными звуками Сонни, журча, булькая и скользя от тона к тону: это был космос, но космос, стоящий одной ногой в сточной канаве. На упаковке пластинок стояли выведенные от руки буквы Hidden Fire 1 и 2 (ну, и по традиции, некоторые экземпляры были помечены 3 и 4 — хотя пластинки были те же); а поскольку они продавались только со сцены, то сразу же стали коллекционными редкостями.
СОВРЕМЕННАЯ ЖИЗНЬ
Жизнь в доме на Мортон-стрит состояла главным образом из повседневных нужд: закупки, уборки, приготовление пищи; участники Аркестра, работавшие в других местах, должны были так зарабатывать на жизнь, чтобы это не конфликтовало с выступлениями и репетициями. Они смотрели телевизор (Сан Ра особенно любил мультфильмы, и Roadrunner был его фаворитом), отмечали Рождество и День Благодарения, устраивали праздничные обеды и дарили друг другу подарки. Сонни, вообще-то, мог быть щедрым и ему нравилось покупать подарки друзьям. Он любил парады-пантомимы, а иногда на Новый Год ходил по улице в гуще веселящегося народа.
Его часто видели едущим в поезде со станции Джермантаун в центр города, и большинство людей смотрели на него, ничуть не удивляясь. Гейл Хокинс, его соседка, вспоминает, как однажды увидела его с наушниками на голове и, присев рядом, спросила его, что он слушает. Когда он передал ей наушники, она поняла, что они были никуда не подключены. В городе он мог зайти в магазины пластинок (там помнят, что он покупал органные трио и переиздания Флетчера Хендерсона) или в лавки, торгующие одеждой — а мог сесть на другой поезд и поехать в Западную Филадельфию, в египетский зал музея Университета Пенсильвании. Или же мог остановиться в библиотеке Университета Темпла. У него развились связи со студенческими группами Темпла и студенческой радиостанцией WXPN в Университете Пенсильвании — он часто принимал участие в её передачах. Он стал известен настолько, что его пригласили читать лекции в Бесплатной Библиотеке Филадельфии, а также в нескольких общинах.
Музыканты, жившие в доме, рассчитывали на него в смысле организации их повседневного графика и обеспечения средств проживания, но от него также ожидалось, что он будет просвещать, развлекать и вести их от приключения к приключению, постоянно поддерживая в них уверенность, что они на правильном пути. Некоторые считали, что он чрезвычайно одарён свыше: что он может делать предсказания будущего, проникать в другие измерения (например, в параллельный мир, где живут Люди-Тени), что у него есть контакт с силами на других планетах или в других вселенных, что он, может быть, знает секрет преодоления смерти. Это была тяжёлая ноша — когда он в чём-то ошибался, или когда умирал какой-нибудь участник Аркестра, ему приходилось объяснять эти противоречия.
Ему не всегда было легко быть счастливым. Он вложил всю свою жизнь в музыку, а она часто либо игнорировалась, либо (что ещё хуже) воспринималась как какая-то шутка. Они ехали на какой-нибудь европейский фестиваль, где им расточались неумеренные похвалы, а потом возвращались в дом, которому требовалась новая система отопления и капитальный ремонт в этом приходящем в упадок районе. А когда Сан Ра грустил, он мог привести в уныние всех вокруг себя. Он уходил за горизонт и видел лежащие перед ними красоту и новые возможности. Только музыка могла развеять мерзость и беспорядок, окружавшие его: «Я ненавижу повседневную жизнь. Эта планета похожа на тюрьму. Я пытаюсь освободить людей. Я наблюдал за этой планетой с других планет и чувствовал то, что я вижу в своей музыке.»
Бессонница давно стала для него привычным состоянием — сон приходил к нему в неожиданных местах, он часто был неполон и неудобен, но мог ввести его в состояние, в котором он жил жизнью других планет (иногда он был там туристом и покупал дорогие (но не облагаемые налогом) носки и брюки поразительных тканей и цветов. Именно в одном из таких снов — он охотно называл их психическими переживаниями — он нашёл в себе наибольшую гармонию с Сатурном. В других снах он видел известных исторических лиц — например, в одном из них он видел Христа и Люцифера, выглядящих друзьями; они ждали какого-то собрания, на котором распределялись задачи по работе во вселенной. Но прежде всего ему виделось то, что было неправильно на планете Земля:
В том, как человек определяет свою жизнь, есть что-то неправильное. Мир проходит через деструктивную фазу, а вселенная смотрит, как бы помочь людям — а не уничтожить их. В супермаркете ты имеешь право выбрать любую вещь, причём все они для тебя нехороши — то же самое со вселенной.
«Люди на Земле должны совершить ошибку и сделать что-нибудь правильное; они так долго делали всё не так, что если они вдруг сделают что-то правильно, это будет ошибкой.»
«Ему не были нужны люди в их обычном состоянии», — говорил Джаксон.
