Ободрённый успехом, он стал чаще выступать соло. Всего через несколько дней он дал ещё один сольный концерт на радиостанции WKCR Columbia, а в последующие годы записал ещё две фортепьянные пластинки для «Сатурна» — God Is More Than Love в 1979 г. в составе трио (там, в группе, он кажется более свободным и экспансивным) и Aurora Borealis в 1980 г. Также он стал всё чаще солировать во время выступлений Аркестра — как, например, на записи "Cosmo Journey Blue" с альбома 1984 г. Cosmo Sun Connection, где ритм полностью исчезает, оставляя его наедине с медленным фортепьянным буги. В 1979 г. состоялся его сольный концерт в Карнеги-Холле, а в 1988 г. — в Ликольн-Центре, где он исполнил премьеру тональной поэмы "New York Town", в которой были части с названиями «Сумерки в Центральном Парке», «Гринвич-Вилледж: Восток и Запад», «Башни-близнецы», «Таймс-сквер и Коламбус-серкл», «Реки 2: Восточная и Гудзон», «Джаз и манхэттенские небоскрёбы» и «Гарлемские мифы и мистики».

Теперь, когда Сан Ра чувствовал себя более непринуждённо в качестве руководителя и исполнителя, ему также захотелось приоткрыть кое-какие элементы своего прошлого — ненадолго взглянуть на свою жизнь в Чикаго и на работу с другими музыкантами, которая определила его место в джазовой традиции. Каждый интервьюер рано или поздно начинал расспрашивать его про Бирмингем и Юпитер — с точки зрения прессы эти места были одинаково таинственны. Журналисты со всего мира, надеясь непонятно на что, добирались до дома на Мортон-стрит и всегда находили там человека, который рассказывал им больше, чем они хотели знать — на такие темы, о которых они не хотели писать. Его третьей средой, помимо музыки и поэзии, были интервью; его формой — иеремиады; и, так же, как и у других афроамериканских Иеремий — Фредерика Дугласа, Букера Т. Уошингтона, Айды Б. Уэллс, У. Э. Б. Дю Буа и Мартина Лютера Кинга-младшего — в его откровениях содержались знакомые мотивы Исхода и Америки-обетованной земли, хроники человеческих грехов, зловещие угрозы и пророчества, смешанные с надеждой и оптимизмом. У него были и свои элементы: важность творчества, ловушки свободы и равенства, пренебрежение к руководству, необходимость победы над смертью, обман Библии и необходимость расшифровать её с помощью «уравнений». Для некоторых кульминация его концертов совершалась после музыки — в интервью с журналистами и разговорах с поклонниками: в гримуборных, в вестибюлях, или прислонясь к автобусу. И хотя участники группы могли быть уставшими, голодными или ожидающими оплаты, они оставались с ним (иногда на несколько часов), составляя понимающий «хор», дающий слушателям сигналы в те моменты, когда им следовало смеяться или удивляться. Или же они оставались для того, чтобы держать оборону от скептиков и разоблачителей. Он часто начинал с двусмысленных библейских фрагментов, как деревенский проповедник, постепенно переходящий от написанного текста к устной пиротехнике; или же исследовал значение одного или пары слов, выявляя в мёртвых метафорах незамеченные смыслы, оживляя штампы и поговорки, чтобы посмотреть, что ещё в них может содержаться.

Иногда эти интервью и полупубличные лекции печатались в таком виде, что идеи внезапно появлялись как бы ниоткуда, лишённые контекста — или же обрывались, не получая развития. В каком-то смысле это было в стиле Сан Ра: его идеи были почти всегда незакончены, и обрывались в одном разговоре, чтобы быть продолженными в интервью тем же (или следующим) вечером с другим журналистом. Их смысл прояснялся только после десяти или двадцати услышанных лекций или тридцати прочтённых интервью. В любом случае законченность была ему отвратительна — законченные вещи были «окончены», «завершены», мертвы. Но в немалой степени трудность понимания Сан Ра была результатом постороннего редактирования, сокращения, неточной передачи или плохого перевода.

Его речь была похожа на неустанный монотонный поток, впитывающий всё, что попадалось ему на пути — вопросы, комментарии, возражения, отвлечения. Он солировал словами — спрашивая и отвечая, используя любимые приёмы или прибегая к патентованным фразам, когда ему изменяли память или творческая способность, применяя риффы, поддерживая музыку своих слов в её движении вперёд потоком энергии, приводящим его в движение, поддерживающим в нём силу и помогающим внести долю опасности в его выступления. Сквозь все его речи красной нитью проходила мировая литература, ссылки на ежедневные новостные события или просмотренные телепрограммы. И он никогда не отходил далеко от христианского писания, которое использовалось им иногда иронично, иногда буквально. У него была характерная для проповедника любовь к развёрнутым метафорам, к доведению некой фигуры речи до точки разрушения, к пересмотру и изменению курса на середине предложения:

Хотя за ходом его мыслей следить было нелегко — и в личном разговоре, и читая запись его слов — тем не менее он был очаровательным, даже неотразимым собеседником, и по здравому размышлению в его словах обнаруживался некий причудливый смысл — правда, такой, который нелегко было донести до других.

Он говорил, что он не философ, он не занимается религией и политикой; он — творец, работающий на Творца, начальник «выборочной службы, которая находит тех, кто понимает Творца».

Журналисты, привыкшие в 60-е годы общаться с хиппи-христианами и индийскими мистиками, подходили к нему с некой предрасположенностью, которую он тут же развеивал: разве он практикует медитацию? «Я не занимаюсь медитацией — она слишком пассивна. Меня интересуют размышление и ретроспекция.» Что он думает о растафарианцах? «Они ничего не знают о Ра!» Верит ли он, что с новым тысячелетием нас ждёт конец света? Мы уже прошли одну границу тысячелетий; фактически мы пережили апокалипсис: правильно, мы живём в Последние Времена, но в последнем приступе изумления. Мы живём после конца света. Разве вы не знали?

Многое из того, что он говорил в публичных разговорах и интервью, говорилось ради шока — особенно, когда приходилось разговаривать с журналистами; ему нравилось читать о возмущениях, вызванных диковинными цитатами, приписываемыми ему. Однако за всем этим фиглярством и шутками стояла трезвая целенаправленность. Он наслаждался двойственностью и двусмысленностью (своими качествами Близнецов) и стирал или смазывал все возможные грани: земля/космос, чёрное/белое, ангел/демон, добро/зло, женское/мужское, святое/светское, блюз/спиричуэлс.

Хотя сначала журналистам не приходило в голову спрашивать о его половой жизни, в поздние годы им захотелось это узнать. Группа живущих вместе чёрных мужчин в 60-е годы рассматривалась как некий коллектив, некая декларация собственной черноты или не вызывающая вопросов оборонительная позиция. Аскетичный и безбрачный стиль жизни был законным выбором чёрного мужчины и воспринимался как средство накопления сил для грядущих катаклизмов. К 80-м годам общая парадигма сдвинулась от коллективного к личному, и начали подниматься сущностные вопросы индивидуальной личности. Будучи спрошен, почему он так и не женился, Сан Ра отвечал: «Они не женятся и не отдаются в брак, но живут как ангелы, светящие подобно солнцу» (хитрый парафраз евангельского стиха Мф 22:30, в котором Иисус также говорит, что Бог — это бог живых, а не мёртвых). Или же он говорил, что дети ведь не думают о сексе, так зачем думать ему? Он стал выше всего этого. Он отрёкся от применения музыки в качестве средства полового соблазна или стимуляции; и хотя в их выступлениях в Slug's присутствовал известный налёт дикости и распущенности, но как только какая-то женщина в пьяном танце начала раздеваться, Сан Ра остановил группу и отказался продолжать, пока её не выведут из клуба.