«Близится судный день, в известной мере решающий для судьбы Америки», — писал в середине августа 1776 г. из своей штаб-квартиры в Нью-Йорке Джордж Вашингтон. Всего несколькими днями раньше, 8 августа (а не 4 июля, как принято считать), в Филадельфии была подписана Декларация Независимости — и вот уже на протяжении шести недель в Нью-Йоркскую гавань британский флот доставлял самый сильный королевский экспедиционный корпус, когда-либо посылавшийся за океан.
Первые британские парусу были замечены еще в конце июня, а весь могучий флот, по выражению одного очевидца, создавал впечатление, «будто весь Лондон спустился на воду». Такого зрелища у берегов Америки еще не видели. Корабли продолжали прибывать все лето. Тринадцатого августа Вашингтон узнал о приходе 96 судов за один день. На следующий день бросили якорь еще двадцать, а в конечном счете в гавани собралось более четырехсот судов — из них десять линейных кораблей, двадцать фрегатов и сотни транспортных кораблей. Тридцать две тысячи прекрасно экипированных британских и германских солдат (некоторые подразделения считались лучшими в мире), не встречая сопротивления, высадились на Стэйтен Айленд. Число вражеских солдат превосходило все население Филадельфии, самого большого города только что провозглашенных Соединенных Штатов.
Оборону Нью-Йорка считали важной задачей как Конгресс (главным образом, по политическим соображениям), так и генерал Вашингтон, приветствовавший приближение решающей битвы: по его собственному выражению, «судного дня». Правда, при этом он располагал всего двадцатью тысячами солдат, а флота — ни боевых, ни транспортных судов — не имел вовсе. Его армия представляла собой сборище плохо вооруженных волонтеров и необученных новобранцев. Снабжалась она весьма скудно, достаточно сказать, что у солдат не было палаток и лишь очень немногие имели штыки — оружие, использовавшееся британцами с устрашающей эффективностью. Как писал служивший под началом Вашингтона хирург: «...в плане численности, дисциплины и военного опыта... неприятель обладал решающим превосходством, не говоря уж о важности поддержки со стороны сильного флота».
Среди немалого числа людей, вовсе не рвавшихся сражаться, был и самый способный из офицеров Вашингтона, Натаниэль Грин. Немногие из американских командиров имели опыт широкомасштабных военных операций, да и сам Вашингтон до сих пор не выводил армию в поле. Ему еще предстояло дать свое первое сражение в качестве командующего.
Не имея представления о том, куда англичане нанесут удар, Вашингтон решил разделить свои силы: половину оставить на острове Манхэттен, а другую переправить через Ист-Ривер на Лонг-Айленд и занять позиции на утесах над рекой, известным под названием «Бруклинские высоты». Все это делалось в нарушение известного правила, предписывавшего никогда не разделять армию перед лицом превосходящего противника. Когда 22 августа британцы начали переправляться на паромах через пролив и высаживаться на юге Лонг-Айленда, в восьми милях от маленькой деревушки Бруклин, Вашингтон направил дополнительные силы через Ист-Ривер (заметим, вовсе не через реку, как могло бы следовать из названия, а морской пролив шириною в милю с очень сильными течениями).
«У меня нет сомнения, что в скором времени произойдут великие события», — эти слова из письма Вашингтона, адресованного президенту Конгресса Джону Хэнкоку, стали теперь классикой. Но по существу сложившаяся ситуация грозила обернуться для Америки катастрофой. Вашингтону, имевшему на Лонг-Айленде не более 12 тысяч, предстояло вступить в бой с примерно двадцатитысячной армией, а в случае если попытка остановить противника не увенчается успехом, отступать со своими плохо обученными солдатами, имея за спиной водный рубеж. Случилось последнее.
Ожесточенное сражение на Лонг-Айленде разыгралось во вторник, 27 августа 1776 года, в нескольких милях от Бруклинских высот. Англичанам под началом генерала Уильяма Хоу потребовалось немного времени, чтобы обойти американцев с флангов, смять и отбросить. Все подчиненные Хоу офицеры, в числе которых были Джеймс Грант, Генри Клинтон, лорд Корнуоллис и лорд Перси, проявили себе знающими командирами. «В общем, наших генералов перегенералили», — кратко высказался по этому поводу Джон Адамс.
Есть свидетельства того, что сидевший верхом на крупном сером коне и наблюдавший за ходом битвы со склона холма Вашингтон с горечью промолвил: «Всемогущий Боже! Каких бравых парней суждено мне сегодня потерять!» А согласно поздним оценкам, он и сам не знал подлинного размера своих потерь, составивших убитыми, ранеными и захваченными в плен свыше 1400 человек. Двух его генералов пленили, многие из лучших офицеров погибли или пропали без вести. Британские штыки не щадили и сдавшихся, по этому поводу один английский офицер высказался так: «На войне все средства хороши, особенно на войне против столь гнусных врагов короля и страны». Вашингтон с уцелевшими солдатами отступил к укреплениям на Высотах и, заняв позицию спиной к проливу, стал дожидаться ночи и финальной атаки англичан.
В этот момент судьба американцев повисла на волоске. Англичане, чего по-видимому не понимал (или не позволял себе понимать?!) Вашингтон, загнали его в почти идеальную ловушку. Чтобы отрезать противнику путь к спасению, им стоило всего лишь ввести в Ист-Ривер несколько кораблей. Битва тогда закончилась бы совсем по-иному, но все изменилось из-за капризов погоды.
Джордж Вашингтон в ловушке. Бруклинские высоты, 30 августа 1776 года
Вероятность произошедшего была ничтожна, а вот то, что хотя и не произошло, но случиться вполне могло, представить совсем не трудно.
Разумеется, индивидуальные планы обоих командующих сыграли свою роль в ходе сражения. Действия, предпринятые Хоу на второй день, явно диктовались опытом Банкер-Хилл: добившись успеха, генерал предпочел не закреплять его штурмом американских позиций на Бруклинских высотах. Он не видел ни малейших причин как для увеличения своих потерь сверх необходимого минимума, так и для спешки. По правде сказать, образ действий Уильяма Хоу почти всегда отличался неторопливостью, но на сей раз ему и вправду не было надобности спешить — ведь он загнал Вашингтона именно туда, куда и хотел.
Джордж Вашингтон, со своей стороны, кажется, даже не задумывался об отступлении, являвшемся для него единственным разумным выходом. Все его порывы сводились к одному — сражаться. В среду 28 августа и в четверг 29, при том что на позициях заканчивались припасы, а время, когда еще можно было отойти, стремительно истекало, он (решение, которому трудно найти объяснение) посылал в Нью-Йорк приказы о высылке к нему подкреплений.
При всей своей отваге и преданности командиру его голодные, измотанные солдаты не испытывали особого подъема духа, когда 29 числа, во второй половине дня, резко похолодало и на не имевшие никакого укрытия войска хлынул дождь. «На нас обрушился такой сильный ливень, какой трудно припомнить»,— записал в своем дневнике бруклинский пастор. Мушкеты и порох промокли. Окопы в некоторых местах залило так, что солдаты стояли в них по пояс в воде, и при этом им приходилось вести постоянное наблюдение за противником, ибо атака могла последовать в любой миг. Многим приходилось обходиться без сна. Один житель Нью-Йорка, увидевший солдат Вашингтона когда все уже закончилось, сказал, что «отроду не встречал бедолаг, выглядевших такими несчастными».
Но сам Вашингтон присутствовал на позициях днем и ночью. Люди чувствовали заботу о себе командира, двое суток (28 и 29 августа) почти не слезавшего с седла и практически не дававшего себе отдыха.
Но именно в горестном положении американцев коренилась надежда на спасение. Холод и дождевые тучи приносил с собой державшийся больше недели, порывистый, а временами просто неистовый ветер — тот самый, который не позволял английским судам, воспользовавшись приливом, подняться вверх по Ист-Ривер. То, что этот пронизывающий, злой ветер не стихал, оборачивалось великим благом для новой страны.
