«Спокоен я. Ничто уже…» Спокоен я. Ничто уже Не соблазнит и не наскучит. Иду по медленной меже, Где Некий говорит и учит. Мне равновесие дано Совместно с прочими дарами, Живу, как жить мне суждено, И не юродствую стихами. И слышу — голос вышины Мне отпускает прегрешенья… Там взвешены и сочтены И богохульства и моленья. Переплетаются во мне Глухие звуки и молчанья. Душа — на ледяном огне Успокоительного знанья… «Золотой монетой платит…»[86]
Золотой монетой платит Времени — ростовщику, Только золота не хватит, Не потрафит старику. Приготовилась ко смерти, Успокоилась она И руками в небе чертит Расставанья письмена. Отбывающей к покою, Примиренною, без сил — Любим мы ее такою, Я всегда ее любил. …Отошла. И вот над нами Ветер воет, снег идет, Словно белыми стихами Лира снежная поет… Громоотвод[87] Высоко вздетою стрелой Он угрожает небосводу. Он держит, гордый и прямой, В повиновении природу… Гроза ли потрясает дом, Разят ли молнии кругом — Спокойно внемлешь ты невзгоде — Он в землю молнии отводит. Но берегись, в тупой гордыне, Душа застывшая моя, Иное бедствие нахлынет, Иное полымя, грозя, Гремит все ближе с каждым годом… Страшна рокочущая речь — И не земным громоотводам Тебя от смерти уберечь. …Пока сама стрелой не станешь, Направленною к небесам, Пока не долетишь до грани, Где оправданье чудесам… «О самом скрытом, о самом темном…»[88] О самом скрытом, о самом темном, До исступления, до немоты… О том подонном, о том огромном, Что я почуял, что чуешь ты… Об этом только. Всегда об этом… Я опрокинул в себя глаза. В единоборстве души со светом Не умирает моя гроза… …А! Ты думаешь — там пусто, Никого и ничего… И ни шороха, ни хруста, Неживо и немертво… А! Ты веришь: он спокоен, Ничего, что он поэт, Он на лад иной настроен, Принимает «да» и «нет»… О мой глупый друг, упрямый, Ты не знаешь, слеп и скуп, — Дна не видно этой ямы, Слово брошенное — труп… — Утихаю, умолкаю, Обрываю эту нить… — Я самым тайным живу, сгораю И научаюсь не говорить… «Я спать хочу. И вот слетает сон…»[89] Я спать хочу. И вот слетает сон. Теряю вес. И становлюсь душою. И я лечу на мировой балкон, Построенный высоко над землею. Там в тишине над трудным чертежом Склонился старый, утомленный зодчий… И я лечу, я вьюсь вокруг, кругом И набожно его целую очи. Он Мастер мира. Там на небе Он Грустит о неудавшемся твореньи. И счастлив я принесть земли поклон За жизнь, за смерть и за восторг служенья… «Я знаю — смерти боятся…»[90] Я знаю — смерти боятся Те, кто не видят снов… Отчего же мне ангелы снятся, Слетевшие с облаков? Вот комнату наполняют, Подымают и шум, и гам, И танцуют, и напевают, Подражают моим стихам… Они теплые и живые, Белоснежные и с огнем… Отливают глаза голубые Ослепительно-ясным днем… Вот они меня подымают, Украшают цветами лоб И целуют, и закрывают Осторожно в хрустальный гроб. А потом, кружа, улетая, Так легко уносят его До седьмого неба, до рая, До того, что земля — ничего… «Должно быть, есть в душе земной…»[91] Должно быть, есть в душе земной Неуловимый, тайный строй В какой-то свет — проникновений, В последней правде — окрылений, Что нам являют мир иной Неодолимых совершений… Иначе можно ли понять? Держать кинжала рукоять И там, на донышке глубоком, Вдруг увидать духовным оком — Цветок — его и не назвать, — Питаемый небесным соком… Иначе можно ль объяснить Стихов пленительную нить И музыки очарованье, И ветра вольное дыханье, — Весь этот мир, в котором жить И радость нам и наказанье… И, углубляя сущий мир И в дружбе Муз, и в пеньи лир, Нам на земле земного мало, Иное, высшее начало, Неосязаемый эфир Уносит души из подвала. вернуться Золотой монетой платит. Включено в: Антология, стр. 197. В СэБЛ Датировано 26/Х/<19>28 и озаглавлено «Осень». вернуться Громоотвод. В СэБЛ датировано 13/III <19>29. вернуться О самом скрытом, о самом темном. В СэБЛ датировано 21/II <19>27. вернуться Я спать хочу. И вот слетает сон. В СэБЛ датировано 16/IV <19>29. вернуться Я знаю — смерти боятся. В СэБЛ датировано 17/II <19>28. вернуться Должно быть, есть в душе земной. В СэБЛ датировано 1928. |
