«Пока ты чуешь под собой…» Пока ты чуешь под собой Живую связь с землею бедной, Неосторожною рукой Не трогай проволоки медной. Протянутая на столбах Меж небом и землей высоко, Она сожжет тебя во прах Высоким напряженьем тока. О, птицам лишь разрешено Сидеть на смертоносной жерди, А человеку не дано Без гибели касанье смерти. — Мечтатель юный, если ты, Желая быть подобным птице, Прыжком взлетишь до высоты, Где тайна дивная таится — Там пребывать сумей, мой друг, Там славь победу в лучшем гимне… Но если ты услышишь вдруг С земли далекой: «Помоги мне», — И ты увидишь, что другой К полету расправляет плечи — О, милосердною рукой Не протянись к нему для встречи… Неразделим волшебный дар Высокого уединенья, И грянет молнии удар Чрез ваших рук соединенье… «С годами горестней и чище…»[110]
С годами горестней и чище И молчаливей и нежней Живу, не думая о пище, Не замечая мутных дней. Я человечней стал, смиренней — Все прожитое сожжено, И сердце, словно сад осенний, В прохладный сон погружено. И, не поняв противоречий, Земных не одолев затей, Я в каждом храме ставлю свечи За упокой души моей. А ты, душа, в холодной лодке По ускользающим волнам Плывешь торжественно и кротко К потусторонним берегам… «Знакомый ангел в комнату влетел…»[111] Знакомый ангел в комнату влетел… Я гибнул над печальными стихами, Я погибал под грузом трудных дел — В разладе и с землей, и с небесами… Знакомый ангел в комнате моей… — Мой нежный друг, сегодня я не в духе, Слова текут все глуше, все слабей — Не музыка, а шум угрюмый в ухе. Я утомлен. А ты передо мной, Дитя небес, ты голову повесил. Сочувственно, как будто брат родной, Как отблеск нежный вечера невесел… А есть в тебе благая простота И той страны чудесные приметы, Где неприкрашенная красота, Без поэтичности поэта… О, расскажи! Должно быть, стар и мал Там все, как ты… И крылья за плечами… …Знакомый ангел в комнате молчал, Темнел лицом и поводил крылами… «Мне муза сонно напевала…» Мне муза сонно напевала Под вечер, сидя у окна, Что без причины нет начала, Но что не всем она дана. А по пустой бродя панели, Старуха-нищенка с мешком Нарочно иль без всякой цели Вдруг стала под моим окном. От любопытства, иль для дела Она стояла, или — так, Зажавши черствый хлеб в кулак И неожиданно запела… И музыка сплетала узы, Два голоса боролись в ней, Но голос музы был слабей — У нищенки был голос Музы. 1945–1955 «Он гаснет, пламень бытия…» Он гаснет, пламень бытия, Но хочет маленькая совесть В последний раз раскрыть себя, Сказать единственную повесть О том, как беден и убог Пройденный путь земной юдоли, О том, что близок, близок Бог Душе не в радости, а в горе… Еще о том, что в редкий час, В единый час земного бденья Слетает на глухих, на нас И благодать, и откровенье И исчезает без следа, Оставив смутное томленье… — Так свет рождает тень всегда, Лишь крылья ангелов без тени. «Всю ночь лил дождь. И под двойным напором…» Всю ночь лил дождь. И под двойным напором Воды и ветра ветви трепетали И лишь под утро бледным сном забылась Бессонницей измученная ночь. Всю ночь один — наперекор стихии Я гимны пел о Боге, о любви. Я чуда ждал. Я жаждал откровенья, И жгли меня бессмертные слова И тайное предчувствие томило… А на заре, как воплощенье чуда, Под светом молнии синайский ветер вдруг Перелистал страницы книги жизни И тайные раскрыл мне письмена. «Когда бессонница томит…»
Когда бессонница томит И ночь плывет, как темный кит, Покачиваясь на волнах, А месяц бродит в облаках, Когда часы ползут, ползут И каждый час, как страшный спрут, Угроза сердцу, а оно, Как пчелка, бьется об окно И вырваться не может прочь, А вырвется — так в ту же ночь, Тогда сплетается узлом Вопрос о добром и о злом… — О, счастье, после этой ночи Замкнуть хоть на минуту очи! вернуться С годами горестней и чище. Впервые: ВР, 1926, № 6/7, стр. 40–41. В журнальной публикации после первой следовала еще одна строфа, в книжном варианте исключенная: Все в жизни этой непохоже На ту, которую я ждал… В моей полузвериной коже Не долго ангел обитал. вернуться Знакомый ангел в комнату влетел. Впервые: ВР, 1926, № 3; стр. 49. В сравнении с журнальной публикацией (которая ниже приводится полностью) стихотворение претерпело ряд изменений: Знакомый ангел в комнату влетел… Печаль моя всегда одна и та же, Душа давно от человечьих дел В бесстыдно-розничной продаже… Знакомый ангел в комнате моей… Ну, здравствуй гость! Сегодня я не в духе… Вот сколько здесь листов, карандашей, А звук не шевелится в ухе… Я утомлен. Но говорить с тобой Так хорошо в уюте милых кресел… Ты думаешь — я болен ерундой? Да отчего ж ты сам невесел?.. А есть в тебе благая простота И той страны чудесные приметы, Где вся без украшений красота, Без поэтичности поэты… О, расскажи! Должно быть, стар и мал, — Там все, — как ты, и — крылья за плечами… …Знакомый ангел в комнате молчал, Темнел лицом и поводил крылами. Изменения в тексте, как можно предположить, были вызваны замечаниями Г. Адамовича, который, отмечая у Луцкого приятную «скромность тона, антиимажинизм, скромный и лишенный поэтических (верхнее, лжепоэтических) условностей стиль», писал, однако, далее: «Иногда его выражения все же чересчур газетны. Душа едва ли может быть в «бесстыдно-розничной продаже». Звук, наверное, не может „шевелиться в ухе“» (3, 1926, № 167, 11 апреля, стр. 2). Перепечатано в кн.: «Литература Русского Зарубежья: Антология в 6 т.» Т. 2. 1926–1930 (Москва, 1991), стр. 393. |
