IV. «…Бескрылые ангелы странно…» …Бескрылые ангелы странно Метались по серым полям, Сочились у каждого раны, Где быть полагалось крылам. Они непонятное дело Творили, верша и круша, И паром над каждым белела Глухая, немая душа. И только один в этом мире, Кто правду последнюю знал, На грубо сработанной лире О вечности песни слагал. И, ангела первый заметя, Он крикнул: «О, милый, скорей! О, вестник, обещанный детям, Посланник небесных полей!» V. «Стало тихо в жутком доле…» Стало тихо в жутком доле После этих слов, Содрогнулся поневоле Миллион голов… По привычке суеверно Ожидая бед, Все надеялись: наверно У поэта бред. Но тупой своей природе Каждый верен был, Увидав на небосводе Очертанья крыл… VI. «…”Зловещая, злобная птица”…» …«Зловещая, злобная птица», — Кричали они, увидав… Один — на колени, молиться, Другие — бежали стремглав. «О, милые, я ли лукавый? Я с вестью благой от Отца»… Но плакали грешный и правый И страшного ждали конца. А самые смелые — стрелы И камни метали в него… — Так ангел божественно-белый Иное познал естество… VII. «Он застонал от боли…» Он застонал от боли И оборвался сон… Опять он в ясном поле, Опять на небе он. О, радость пробужденья, О, родина, о, рай… О мраке сновиденья Душа, не вспоминай. И стал опять он Бога Все славить в небесах, Но было грусти много В раскрывшихся глазах. VIII. «Мой милый, но я не об этой…» Мой милый, но я не об этой, О жизни хотел я иной — Быть песне всегда недопетой, Всегда недопетой, земной… «Стояла ночь на страже сна…» Стояла ночь на страже сна, Над ночью — свод тысячеокий — В одной стране была весна, В другой зима и снег глубокий. Стояла ночь на страже сна И день стоял на страже бденья — В одной душе была весна, В другой — лишь мерзость запустенья. Бродили тени, без тепла, Без памяти, без сновидений, Ручей любви и реки зла Впадали в океан забвений… Но в дальнем царствии чудес, Где нет любви, ни зла, ни света, Вне тьмы, быть может, вне небес Живешь ты волею поэта… Вне образов, но все ж в моем Воображении живая, С таким сжигающим огнем, Такая хладная, чужая, Такая вся моя, моя, Знакомая и незнакомка, Что ночью просыпаюсь я, Что ночью вскрикиваю громко. И, руки простирая вдаль, Зову — вернись, вернись Психея, Но слышу, сердцем леденея, Лишь однострунную печаль… — Я знаю — в мире нет названья Тому, что я хочу назвать, Я знаю — на одно свиданье Я не посмею опоздать… Стояла ночь на страже сна. Была зима. Была весна. La Moyssetie en Auvergne («Ты помнишь? Над башенной крышей…»)[116]
Ты помнишь? Над башенной крышей Два голубя днем ворковали, А ночью летучие мыши Зигзагом бесшумным витали… Ты помнишь их черные крылья На крылья похожие смерти, Глаза их пустые, слепые — Такие же, верно, у смерти. Ты помнишь, как ты леденела От страха и от омерзенья, А в узкие окна летела Прохлада от лунного пенья… Ты помнишь? Все было несложно И не было жизни вне муки… Ты помнишь? Забыть невозможно Твои непорочные руки… Ты помнишь? Над смертной постелью Склонясь, я шутил и смеялся, А ты, будто веря веселью, Смеялась, но голос срывался… Ты помнишь, как ты умирала, Как ты умерла, отлетела, Как медленно глина скрывала Твое беззащитное тело?.. Ты помнишь. Я знаю — верна ты, Ты все поняла и простила — Мы творчеством были богаты, В котором и мука и сила. Я тихо от счастья немею — Одна у нас память святая. Стою над могилой твоею, А рядом стоишь ты, живая… вернуться La Moyssetie en Auvergne. Посвящено Сильвии Луцкой, см.: Ада Бэнишу-Луцкая, «О скульптуре Сильвии Луцкой», ЕвКРЗ IV, стр. 275. |
