О городах я говорить не стану[204]. Города как города, со всеми их достоинствами и недостатками, с магазинами и кофейнями. Истинное сердце Израиля не в них, а в киббуцах. Конечно, Тель-Авив — чудо энергии и темпа строительства, но меня он оставил холодным и только утомил. Хайфа уже интереснее и красивее. А в Хайфском порту меня пронзил вид героического Экзодуса, с которым так связана судьба моих детей…[205] Иное дело — Иерусалим. Я не мог покинуть Израиль, не увидев его. Я поехал знаменитой головоломной «дорогой Бирмании» и издали видел арабскую позицию Латрун[206]. Иерусалим потрясающ. Не новая часть его, а старая, та, в которой священные места трех религий. Видеть его в розовом свете вечерней зари, это, может быть, понять все величие и всю трагедию человечества. Рассказать об этом невозможно, но в памяти моей он останется навсегда… …И вот, я опять во Франции. Сидя в поезде, я смотрел на чудесные пейзажи и думал о том, что Франция — это красавица, начинающая стареть и этой старости боящаяся. И у меня перед глазами встал Израиль в образе молоденькой девушки, еще подростка. Она еще в неблагодарном возрасте. У нее худые и длинные руки, которые она не знает, куда девать. За спиной у нее черными змейками бьются тяжелые косы, и все лицо ее покрыто золотыми веснушками. Ее движения порывисты, и она всегда готова без причины смеяться, или плакать, или просто краснеть. Но стоит посмотреть в ее глаза — молодые и наивные, и такие все же древние, стоит поймать луч необыкновенного света, идущий из них, чтобы понять — недалеко время, когда подросток этот обратится в библейскую красавицу Суламифь, и придет к ней тогда жених и скажет: «Как ты прекрасна, любимая, как ты прекрасна…»[207] Париж, ноябрь 1948 Exodus 1947. Из воспоминаний[208] То, что я сейчас пишу, не является ни в коей степени «романом». Роман на тему Exodus был написан несколько лет тому назад Ирвином Шоу и прошел как бестселлер. Но это был только роман, т. е. вымысел, ничего общего, кроме названия, не имевший с действительностью. Действительная история Exodus была описана в книге Жака Дерожи «La loi du retour»[209]. Из этой книги можно было узнать, как развивалась и как закончилась история Exodus1947 [210]. Эту книгу я читал с волнением, и для меня стало ясно то, чего ни я, ни моя дочь не знали. Для меня живы воспоминания об участии моей дочери в этом деле и о моем невольном участии «со стороны». Поэтому мне придется говорить не только о моей дочери, но и о себе, хотя это и неловко — но из песни слова не выкинешь… Хочу раньше всего напомнить главные пункты этой «эпопею). После того, как немецкие «лагеря уничтожения» были открыты, десятки тысяч несчастных узников, которые чудом уцелели (повторяю — десятки тысяч полуживых скелетов), стали мечтать о том, как попасть в Палестину, бывшую тогда под английским мандатом: одни — потому что им некуда было деться, другие — по идейным соображениям. Декларация Бальфура о создании для евреев национального очага была воспринята как обещание рая…[211] Но англичане, не желая ссориться с арабами, впускали в Палестину по незначительным квотам. Тогда Еврейское Агентство занялось устройством нелегальных переездов в меру своих сил… Маленькие пароходики, груженные сотнями несчастных людей, отплывали из портов Франции, Италии, Греции под флагом каких-нибудь южно-американских республик и плыли по Средиземному морю, стараясь укрыться от английских военных судов, чтобы высадить свой человеческий груз на берегах обетованной земли. Это удавалось немногим и кончалось часто трагически: одни тонули, других английские суда вылавливали и потом отправляли людей на Кипр в английские лагеря.
Дочь моя Адинька, художница и студентка Сорбонны, ставшая убежденной сионисткой, вступила в скаутскую группу «Эклерёр израелит» и в некий памятный для меня день заявила: «Знаешь, так не может продолжаться. Я не могу, не имею права учиться и думать о себе, когда на свете происходит такая несправедливость. Я решила бросить университет и уехать в Палестину». «Я понимаю тебя, — сказал я. — Но как ты туда доберешься? Ведь англичане не пустят». «Я сделаю так, как другие, т. е. попытаюсь поехать нелегально». «Зачем же нелегально, — ответил я. — Ведь у нас в Палестине есть тетя, у которой большие связи. Она достанет тебе визу у англичан»[212]. И тут дочь моя пристыдила меня. «Как ты можешь так говорить? Ты хочешь, чтобы я поехала туда на комфортабельном пароходе, с визой в кармане, в то время как столько несчастных теснятся на утлых пароходиках в ужасных гигиенических условиях и… попадают на Кипр или тонут… Нет, мы, молодые, мы должны им помочь»… Я замолчал она была права… Через несколько недель она уехала с группой молодых евреев в деревню Лярош, на юге Франции, где устроена была примерная ферма. Там молодые должны были учиться земледелию и ивриту и привыкать друг к другу, чтобы потом устроить в Палестине свой новый киббуц. В Лярош она скоро стала невестой одного очаровательного молодого сиониста и там была отпразднована их свадьба[213]. Моя мать, сестра и я были на ней, и трудно забыть тот совершенно особенный «климат», царивший в этом обществе молодых, убежденных и горячих. Даже крестьяне соседней деревни участвовали в этом празднике, разукрасив телеги и коров венками и цветами, и «пели» еврейские песни и танцевали. Кстати, многие из них с уважением относились к этой группе. Иногда спрашивали: «Что вы здесь делаете? Ведь вы — студенты. Нужно ли вам заниматься нашим тяжелым трудом?» И когда они слышали в ответ, что эта молодежь хочет стать полезной для будущего еврейского государства в Палестине, они только удивлялись: «Разве это возможно?» Их удивляла также чистота нравов этой горячей молодежи… Должен сказать, что пример этой группы заразил и католические круги, и на юге Франции было устроено несколько таких деревень-ферм для французской молодежи. На другой день после свадьбы моей дочери в эту коммуну приехал некий «таинственный» человек с умными глазами. Он устроил собрание, произнес небольшую речь на иврите и… исчез. Позже я узнал, что это был член Еврейского Агентства и что он предупредил молодежь, что через два дня все должны собираться в путь. Помню, что, когда он ушел, наступила напряженная тишина. Все занялись прощальными письмами к родным, а мы попрощались и уехали в Виттель[214]. Там мы получили от моей дочери коротенькое письмецо, в котором она сообщала, что уезжает с мужем в далекое путешествие — свадебное путешествие, — и просит нас не волноваться, если долго от них не будет писем… Мы, конечно, поняли, в чем дело, и с этого дня жадно ловили газетные новости… И вот в один, как говорится, «прекрасный день» я прочел небольшую заметку, сообщавшую, что английские военные суда захватили в Средиземном море пароход «Dt Warf», на котором было 4.500 еврейских эмигрантов, и что они направили его в один из южных городов Франции, где весь этот человеческий груз должен был быть высажен. Далее сообщалось, что высадят их насильно и что неизвестно еще, как к этому отнесется французское правительство. В другой раз сообщалось, что нелегальный пароход был захвачен англичанами в открытом море, что они овладели им после битвы, в которой было немало раненых, что евреи защищались от абордажа чем могли — бутылками, банками от консервов, что пароход был протаранен и уведен в Хайфу, где эмигрантов пересадили на три Либерти Шипе, которые держат курс на один из средиземноморских портов Франции. Сообщалось также, что, когда английские военные суда окружили пароход, на нем был вывешен еврейский бело-голубой флаг со звездой Давида и что название «Dt Warf» было заменено на «Exodus 1947»! Это был настоящий вызов Англии… Как только я это прочел, для меня не осталось сомнения в том, что моя дочь с мужем и вся группа из Лярош на одном из этих пароходов, пленные и за решеткой. Французская пресса, возмущенная этим, писала даже о «плавучем Освенциме»… вернуться Вместо этой фразы в рукописи было: «Теперь, госп<ода>, если хотите <расск>ажу В<ам> о городах. Сначала евр<ейская> Хайфа. Говорю евр<ейская>, ибо арабск<ая> почти вся разр<ушена>. Евр<ейская> построена на горе, на Кармеле. Дома, что назыв<ывается>, стиль moderne, очень удоб<ные>, но не очень эстетичны. Много рабоч<их> — самая интересная часть населения. Но много и ком<м>ерции, кафэ и т. д., словом к<а>к город со всеми дост<оинствами> и, увы, недост<атками>. От недост<атков> этих я в первые дни очень страдал. В порту меня обжулили носильщ<ики>, в городе надули на размене монет и в магазинах и в гостин<ице>. Но я быстро утешился, вспомнив слова Бялика, когда ему сообщили, что в Т<ель>-Ав<иве> есть уже тюрьма и в тюрьме сидит первый вор, он воскл<икнул>: «Слава Богу, мы стали народом». Я утешился и тем, что мы — народ, давший миру святых, но сами мы еще не святы. И еще тем, что истинное лицо Изр<аиля> я увижу в киб<буце>. И я не ошибся. Поразило меня еще то, что стоило мне спросить что-ниб<удь> у кого-ниб<удь> на улице, как сейчас же челов<ек> начинал расспрашивать меня: а кто Вы такой, а откуда Вы и т. д. Я, таким образ<ом>, все время ходил по городу и расск<азывал> поневоле свою биогр<афию>. В сущн<ости> это естеств<енно>: это, к<а>к все мы, вернув<шись> в Париж после оккуп<ации>, забрасывали др<уг> друга вопр<осами>. А тамошние жители вернулись не из оккуп<ации>, а из лагерей. Их легко узнать по металл<ическим> зубам — Бог ты мой, сколько их! Свои зубы они остав<или> в лаг<ерях> Гитл<ера>. Разговаривал я за незнанием ивр<ита>, на плохом идише, и меня почему-то принимали за голландца. Забавно ходить по улицам и видеть старых седобородых евр<еев>, сидящих у своих лавок — на лицах их блаженное спок<ойствие> — они, након<ец>, у себя дома. Много ходит евр<еев> из Зап<адных> стр<ан> — в лапс<ердаках> и с пейсами. На них смотрят, к<а>к на выходцев с того света, а сами они буквально светятся. Много йеменцев, кот<орых> я сначала принимал за араб<ов>, иемен<ские> женщ<ины> — красавицы с изумит<ельными> глазами. Посетил я великолепн<ый> Технион — т. е. Технолог<ический> инст<итут>. Огромное чуд<есное> здание, прекр<асные> лаборатории, каждый год выпуск в 700 инженеров, бюджет в 1 мил<лион> долл<аров> в год. Там 4 отдел<ения> — мех<аническое>, электр<ическое>, хим<ическое> и строит<ельное>. Порт большой и хороший, военн<ые> суда и Экзодус. Тель-Авив поразил меня своими разм<ерами>. Этот город наст<оящее> чудо, выросшее на пустыре. Архит<ектура> такая же к<а>к в Хайфе, масса магаз<инов>, кафэ, синема, театры и т. д. Порта, собств<енно>, еще нет, но он уже есть и на рейде стояло 3 больш<их> парохода и заржавевший остов трагич<еской> Алталены. Движ<ение> на улицах страшное, по-моему больше, чем в Париже, улицы задуманы были широк<ими>, но они уже узки. Когда мой голл<андский> яз<ык> становился недостат<очным>, я начин<ал> гов<орить> по-фр<анцузски> или по-русски и меня часто понимали. В частн<ости>, влияние русских пионеров в Эреце сохр<анилось>, и сейчас и оно даже перешло в язык. Напр<имер>: член киббуца назыв<ается> киббуцн<ик> и сами урож<енцы> Пал<естины>, т. н. «сабры», не знают иного слова и не подозрев<ают> что оно имеет русск<ий> суффикс. В киббуце за обедом на стол став<ится> метал<лическая> миска, в которую кладут скорл<упу> яиц, и всякие иные обеден<ные> отбр<осы> — назыв<ается> она col-boi-ник. Малыш называется катанчик. И конечно царств<енное> наше русское слово «ну» имеющее столько оттенков. Россией, вообще, интерес<уются> все, хотя иллюзией насчет того, почему Росс<ия> подд<ержала> Изр<аиль>, никто не стр<адает> — все поним<ают>, что это не из-за прекр<асных> глаз Изр<аиля>. Много песен палест<инских> переделаны из русск<их>. Я помню один субб<отний> веч<ер> в Е<рейском> А<генстве> — после вечерней службы, очень проникнов<енной>, проникнутой истинно-религ<озным> духом, после ужина: на столах белые скат<ерти>, цветы, все одеты по-празд<ничному> — молодежь стала петь — сначала песни религ<озные>, потом песни, описыв<ающие> борьбу с арабами, подвиги пионеров, а под конец иные песни на русские мотивы. Потом вышли на улицу и начались пляски — бешенная «ора» и вдруг — так неожиданно один пустился в русскую плясовую, а несколько парочек протанцевали ритмич<ный> краковяк. Кстати, уж если говор<ить> об ужине, скажу В<ам>, к<а>к там с питанием. В киб<буце> едят неплохо, хотя и грубовато. Есть яйца, 3 р<аза> в нед<елю> мясо, молоко, сыр <…>, масла нет. В городах скверно: нет ни масла, ни мол<ока>, ни мяса — все идет на армию. Зелени мало. Этот вопр<ос> был очень острый в городах, сейчас говорят, прод<овольствие> в городах стало много лучше. Газа в городах нет, его заменял бутан, сейчас примусы. В завершение цикла — Иерусалим». вернуться Упоминание об «Exodus’е» скрепляет этот очерк со следующим, непосредственно ему посвященным. вернуться Латрун — местность на перекрестке дорог: Иерусалим-Тель-Авив, Рамалла-Газа. Название происходит от крепости крестоносцев La trone de chevalier (престол рыцаря). Начиная с библейских времен, в этом месте происходили сражения. В 1890 г. здесь был построен монастырь монахов-молчальников ордена траппистов. После того как 14 мая 1948 г. англичане, покидая Палестину, передали монастырь Арабскому легиону Иордании, дорога к Иерусалиму оказалась перерезанной: арабские стрелки захватили все господствующие над этой местностью высоты. Попытки израильтян прорваться сквозь хорошо укрепленные позиции арабов ни к чему не привели. Тогда к Иерусалиму была проложена обходная дорога, которую назвали Бирманской. вернуться Стих из Песни Песней: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!» (1:14). вернуться Exodus 1947. Из воспоминаний. Печатается по: Новый Журнал, № 122, 1976, стр. 183–192. Отношение Луцкого к сионизму, взгляд на еврейский вопрос, неприятие английской политики на Ближнем Востоке были изложены им в письме его близкому другу, масону и англофилу А.И. Лозняку, написанном менее чем за год до событий, о которых повествуется в очерке (хранится в АБЛ). В нем он, в частности, писал: «Объяснений их <англичан> политике можно найти сколько угодно, морального оправдания ни одного. Когда политически нужна была помощь евреев, была объявлена декларация Бальфура. Но после нее в Аравии очень сильно запахло керосином, о декларации пришлось забыть, и английское слово было нарушено. А меж тем в мире создалось такое положение, что вопрос о «домашнем очаге» для евреев, перестал быть теоретическим или мистическим, а стал практическим и трагически насущным. Я не сионист, никогда им не был и не буду, я вообще не хочу быть никаким «истом», а только свободным человеком, могущим иметь свои симпатии, убеждения, но старающимся всегда честно и без стыда их переоценивать, ибо все движется, и сегодняшняя правда может завтра оказаться ложью. Поэтому для меня не упрек, когда мне говорят, что я «переменился». Но я даже не переменился. Политический еврейский национализм, переходящий часто в шовинизм, мне абсолютно чужд. Но духовный еврейский национализм мне очень близок. У евреев есть миссия, и они ее должны выполнить и в «рассеянии», и в домашнем очаге, если смогут его устроить. Всякая миссия связана с жертвой и со страданием, значит судьба евр<ейского> народа — страдать до поры до времени. У меня, если тебе интересно знать, есть и мистическая точка зрения, которую я никому, конечно, не навязываю. Евреи были изгнаны из Палестины за то, что оказались нечистыми, недостойными миссии, возложенной на них. В рассеянии и в страдании они должны очиститься и только тогда станут достойными вернуться в Сион. Но легко так говорить, не принимая во внимание того, что и человеч<еским> страданием есть предел. Ни я, ни тысячи других евреев этого предела еще не достигли, и мы можем с большим или меньшим комфортом плавать по океану антисемитизма, обособляться, как-то устраивать нашу жизнь и философствовать о миссиях и жертвах. Но есть люди (и их десятки тысяч), которые миссию свою полностью исчерпали, они плывут на кораблях, в которых пробоины, они тонут, и спасать их надо немедленно, без разговоров, как спасают тонущих, не задумываясь над тем, каковы их полит<ические> или религ<иозные> убеждения. Спасение их долг каждого честного человека, даже не масона или не травайиста. Так как же не кипеть и не возмущаться, когда вместо спасения и допуска в единств<енную> страну, куда они хотят ехать и куда могут ехать, ибо во всех других их ждет уничтожение или унижение, когда вместо этого их сажают на Кипр за проволочные ограждения, сооруженные руками немецких пленных. Воистину, Гитлер на том свете должен рычать от радости. Он сжег и убил 6 мил<лионов> евреев, но он сделал еще больше этого, он отравил мир! Победитель — он — временно, надеюсь, но пока только он… Что должны чувствовать несч<астные> евреи, которые после нем<ецких> лагерей, возвращения в «родную» Польшу и бегства из нее попадают в англ<ийский> лагерь! И как должна ликовать немецкая сволочь, видя, что англ<ичане> по слепоте своей продолжают в какой-то степени дело Фюрера. И какой «heil Hitler» в душе у немецких пленных, сооружающих на англ<ийской> земле лагеря для евр<еев>, уцелевших из лагерей германских!» См. также письмо луцкого Т.А. Осоргиной от 17 ноября 1948 г. вернуться См.: Jacques Derogy. «La loi du retour: La secrete et veritable histoire del’Exodus» (Paris, 1969). О событиях с кораблем Exodus, которые облетели весь мир, см. также: Ruth Gruber. Destination Palestine: «The Story of the Haganah Ship Exodus 1947» (New York, 1948); David C. Holly. «Exodus 1947» (Boston, 1969); Mia Leche. «Var gemensamme skam» (Goteborg, 1947); «Union des Juifis pour Resistance et l’Entraide» (Paris <1948?>). вернуться Коротко история парохода Exodus 1947 такова. Приобретенный на средства американских евреев, судно из США пришло в итальянский порт Портовенере; капитаном был назначен боец Хаганы (отряды обороны; Луцкий упоминает далее этот ивритский термин, как Агана) Йдаак Аронович. Итальянцы, под нажимом англичан, отказались заправлять пароход топливом и поставлять воду и продовольствие, тем не менее это удалось сделать силами самих бойцов Хаганы. Exodus вышел из Портовенере и пришвартовался во французском порту Сет, где он взял на борт 4700 евреев-репатриантов. 10 июля 1947 г. судно взяло курс на Палестину. Английские военные корабли, не рискуя захватить Exodus в нейтральных водах, преследовали его на протяжении всего времени плавания. Как только еврейский пароход вошел в территориальные воды Палестины, они приказали капитану остановить машину и отбуксировать его в Хайфу. На последовавший отказ англичане обстреляли капитанский мостик и забросали палубу Exodus гранатами со слезоточивым газом. Затем безоружное пассажирское судно было взято на абордаж морскими пехотинцами. Репатриантов силой пересадили на английские тюремные корабли и вернули обратно во Францию. После некоторого сопротивления французское правительство сдалось и согласилось принять беженцев и даже предоставить им право на постоянное жительство, однако те решительно отказались сойти на берег, требуя отправить их в Эрец-Исраэль. Английские корабли простояли у берегов Франции более трех недель. 28 августа они были отправлены в Гамбург, а оттуда репатриантов разместили в английских лагерях Ди-Пи. вернуться Декларация Бальфура — Декларация британского кабинета министров (премьер-министр Ллойд Джордж), направленная на имя лорда Л.У. Ротшильда 2 ноября 1917 г. В ней говорилось о лояльном отношении Великобритании к сионистским проектам евреев. Горячим сторонником этой Декларации явился министр иностранных дел британского правительства А.Д. Бальфур, с именем которого она с тех пор связывается. вернуться Речь идет о Фане Исааковне Ловцкой (урожд. Шварцман, 1873–1965), сестре философа Л. Шестова, тете жены Луцкого, Сильвии Луцкой. Ф. И. Ловцкая была доктором-психоаналитиком (психоанализ изучала в 20-е гг. в Берлине у доктора М. Е. Эйтишона). С 1939 по 1956 гг. она с мужем, композитором Германом Леопольдовичем Ловцким (1871–1957), жила в Эрец-Исразль (затем в Государстве Израиль), в Иерусалиме, где организовала и вела психоаналитический семинар (в сентябре 1956 г. они переехали в Цюрих). вернуться Давид Бэнишу (1919). Родился в Оране (Алжир). В 1947 г. приехал во Францию, где и встретил Аду Луцкую. Еще до объявления независимости, они решили ехать в Эрец-Исраэль строить новое государство. С 1951 г. по настоящее время живут в поселении Nir Etzion на севере страны, неподалеку от Хайфы. См. упоминание об их семье в кн.: Н. Баранова-Шестова. «Жизнь Льва Шестова. По переписке и воспоминаниям современников.» II (Paris, 1983), стр. 287–288. вернуться Виттель (Vittel) — небольшой городок (ок. 7.000 жителей) в департаменте Вогезы (Vosges), в северо-восточной части Франции, славящийся своими термальными и минеральными источниками. |
