Вечерний гекзаметр В сумерки долго стоял на мосту, опершись о перила, Глядя на светлую воду и странно мечтая… С рокотом нежным куда-то волна за волной уходила, Грустно ее провожала звезда золотая… Робко мигая, вдали одинокие точки манили — Города, вдруг утомленного, бледные очи… Волны все шли, уходили и вечер с собой уносили… Веяло ночью, и жизнь казалась короче… Что так болела душа и о чем так безумно молила? Или вернуть захотела ушедшую ласку? Разве не знала — зачем, как живые, дрожали перила, Разве поверила снова в крылатую сказку?.. Lyon 15.VII. <19>17 1919 («Мы заблудились без дороги…»)[139] Мы заблудились без дороги, Покинул нас великий Бог, Направо — царские чертоги. Налево — ленинский острог. Как сон, прошла весна златая, Погибли правда и любовь, И стонешь ты, страна родная, И всюду кровь, и всюду кровь… Свобода — светлая невеста Под белоснежною фатой, Нет, не среди рабов ей место, Ей нужны сильные душой… А мы, бесславные потомки Героев с пламенной мечтой, Мы — бури жалкие обломки, Мы — полунищие с сумой. Могли ли мы ее порыва Святую чистоту спасти? Мы были на краю обрыва… Прости, о родина, прости!.. Твоей тоски, твоих мучений Мы недостойные сыны, Свободы гибнет светлый гений, А мы лишь пламенных стремлений И лишь бессилия полны. 4. III. <19>19 Вечерняя муза («Монахиня с задумчивым лицом…»)[140] Монахиня с задумчивым лицом, С глазами грустными и в траурной одежде Приходит вечером в мой одинокий дом Петь песни о любви, о вере, о надежде… Я жду ее — и знаю, что придет… Она в углу найдет мою немую лиру И чуть коснется струн. И лира запоет И душу унесет к надзвездному эфиру… Когда же я о Боге загрущу, Она, зардевшись вдруг, стыдливо поцелует И скроется, как тень — в обитель, где тоскует… Я буду вновь один, но миру все прощу… Givors, 16.V <19>20 Памяти А. Блока («…Перешепот ветвей…») …Перешепот ветвей, Ветер медленной грезой приходит-уходит, В заколдованной роще лучей и теней Кто-то бродит. Кто-то бродит и ждет, Что-то ищет, зовет И рыдает душой опустевшей, Но бесслезные очи, как пропасть — без дна, И души его тень средь теней так черна, Как тоска по любви отлетевшей… О, зачем над бровями терновый венец! Брат, ты жив иль мертвец? …Переклики встревоженных птиц, Звон подземный ручья у корней… Сколько в мире холодных сердец, Средь священных страниц сколько черных страниц… В Богом проклятой роще теней. …Тот, кто бедных бедней повалился вдруг ниц, Повалился у пней и молчит… А над ним высоко в переплете ветвей, Как алтарь изувера-пророка Человеческой кровью горит Черно-алое небо Востока… 28. VIII <19>21 «На русское — так непохожее…»
На русское — так непохожее Чужое небо надо мной… Я — странник Божий, я — прохожий, Иду невольною тропой… Иду, и все, что яд в «сегодня» И все, что русское во мне, Горит в душе, как в преисподней И стонет на туманном дне… Чужую землю попираю Неверным шагом, не спеша… О, знает кто, о чем мечтаю, Чем обезумлена душа? О, знать бы, знать — куда иду я, Когда, каким путем приду В родную, пьяную, больную Россию, бледную, в бреду… Усталый странник, чуть шагаю, Сам бледен-бледен, с виду — тих, И русской песни грустный стих Непозабытый называю… А сердце медленным огнем Роняет тяжкие кровинки На непонятные мне днем, А ночью страшные тропинки… Givors, 15. XII <19>21 «Звезд искристых трепетанье…» Звезд искристых трепетанье, Грусть Луны и Солнца блеск, Ветра чуткого дыханье, Волн морских мятежный плеск — Все во мне и все со мною, Всех стихий волшебный мир, Я рыдаю под Луною, Мне под Солнцем светлый пир. Я влюблен в зарю заката И в восходную зарю, В сказку, что была когда-то, В сказку, что, живя, творю. Я люблю грозы зарницы И тревогу странных снов, Грезы — взлеты Божьей птицы, Обаянье чистых слов… Отчего ж я жизнь напрасно Без тоски хочу любить? Жизнь-царица, как прекрасна Ты для тех, кто может жить!.. Я не вижу глаз царицы. Жизнь, жизнь, не прокляни! О, открой свои ресницы, На земную боль взгляни… Givors, le 16. IV <19>22 вернуться 1919. В виде письма Вере Самойловне Гоц. На этом же листе приписка: «Милая Веруня, это я, конечно, про молодое поколение так безжалостно пишу. Оно недостойно наследия великих жертв старого. Оно не на высоте задачи. Оно — обанкротилось. Пишу тебе из дому, где сижу четвертый день из-за легкого недомогания. Завтра иду на завод Как твое здоровье? Крепко тебя и милого С<ергея> А<ндреевича> целую» (имеется в виду Сергей Андреевич Иванов). Возможно, забыв об этом письме, 30 сентября 1919 г. Луцкий вновь шлет В.С. Гоц эти стихи, сопровождая их следующим письмом: «Прими от меня мой скромный подарок. Это самое лучшее и чистое, что есть во мне. В этих бледных стихах, может быть, мало поэзии, но в них — живые кусочки моей души… Что более ценное могу я тебе дать? Если ты найдешь в них слишком много меланхолии, разочарованности, пессимизма, то не вини меня. Такой уж я! Как себя переделать и переменить свою и окружающую жизнь? Я — «сын своего века»… и век-то неважный!.. Одно добавлю: «бесславные потомки и полунищие с сумой» — это мы — молодое поколение. Старые сделали свое дело. Слава им! Молодые не смогли его завершить. Стыд нам! Крепко, крепко целую свою милую вторую мамочку. Твой Сема». Вероятно, тема, образы и даже ритм этого стихотворения Луцкому подсказаны «14 декабря 17 года» З. Гиппиус. вернуться Вечерняя муза. «Она в углу найдет мою немую лиру» навеяно, вероятно, Ф. Тютчевым: «О арфа скальда! Долго ты спала/ В тени, в пыли забытого угла» («Арфа скальда», 1834). |
