ОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ Баллада («Не был брошен женщиной любимой…»)[132] Не был брошен женщиной любимой, Никого из близких не терял, Бури, войны — проходили мимо, Был здоров, хоть от рожденья вял. Так. Но это просто и печально… Стал ему весь белый свет не мил… Может быть, и трудно жить нормально. Может быть, он никогда не жил. Вечерело. Он сидел без света, Замечтавшись, Бог весть, отчего, Скомканная старая газета Шелестела под ногой его. «Завтра будет интересный номер…» И дрожала желтая рука — «Все прочтут: Иван Иваныч помер, Застрелился… Вспомнят чудака… Скажут: как непостижимо это, Жаль, ушел, а славный был такой…» И касались пальцы пистолета, Приучались к стали ледяной. И уже глаза его темнели… «Надо кончить». — И готов заряд… А в стене у незаметной щели Любопытствовал холодный взгляд… «Ну, пора!» И не дрожало дуло — Пуля в сердце. — Кончены дела. И по телу тихому скользнула Взгляда неотрывного игла… …Я, свидетель, с темным искушеньем Видевший, как просто умирать, Я бы мог естественным движеньем Эту волю к смерти оборвать. «Приди ко мне и ласковый, и милый…»[133]
Приди ко мне и ласковый, и милый, И разгони несметную печаль. В заветный час, когда угаснут силы, Разочарует ветреная даль. Я только часть земной, убогой скуки, Зерно любви, звено меж двух миров, Я только горсть испепеленной муки, Осколок духа и обрывки снов. От гордых строф об истине, о сути, О горнем свете, о больших делах В гробу души осталась капля мути, Песчинки слов и суеверный страх. Я изменил… Но вновь вернулся к лире Опоре жизни и основе сил — И вот брожу один в подлунном мире, Как некогда Орфей в аду бродил. Сгорают дни — глубокие, как ночи, Проходят ночи — легкие, как свет… Час от часу коварней и жесточе Горят огни… А Эвридики нет. «Мне сегодня грустно отчего-то…»[134] Мне сегодня грустно отчего-то — День как день, а на душе темно. Осени сусальной позолота Просится, нескромная, в окно. Не уйти. И веки опускаю — Не печалить мира Твоего. Господи, я ничего не знаю И не обещаю ничего. Только праведники и безумцы, Только мученики и творцы, Изуверы или вольнодумцы, Или безрассудные борцы, Только те, которым в мире грубом Цель дана — стихами не живут, Я же одиноким однолюбом В мир пришел и цепенею тут. Я живу в неосвещенной келье, В темной гуще девственных лесов, И мое нелегкое веселье Процвело отчаяньем стихов. Качества высокого волненье Вдохновеньем кто-то назовет. Господи, вдохни ж успокоенье От немилых и тугих забот. Или ты в тумане мирозданья Так решил — и кроток, и суров — Чтобы мне и впрямь до окончанья Холодеть от горестных стихов? «Мне о любви не говорить, не петь…»[135] Мне о любви не говорить, не петь, Но руки сжать и, уронив на руки Пылающую голову, сидеть, Перегорать отчаяньем разлуки. Но мочи нет. И ты опять близка — О сокрушающая близость эта… Как дуновенье ветра у виска, Прикосновенье благостного света. Я разобью упрямую свирель, В тебя уйду от звуков, снов и знаков. …Моя Россия! о тебе ль Мне петь, и говорить, и плакать?.. НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ[136] Chartreuse(«Мохнатые ели — монахи…»)[137] Мохнатые ели — монахи Не зябнут от северной бизы — Поверх власяницы-рубахи На них серебристые ризы… Могучие ветки застыли, Как руки, поднявшись в молитве, А ветер им шепчет о были, А ветер поет им о битве… Средь них прохожу, точно в храме, Забыты сомненья и страхи… Чу, здесь говорят с небесами Суровые ели-монахи. Belmont, 19/I <19>17 Северное слово («Оно пронесется, как топот…»)[138]
Оно пронесется, как топот, Как шелест весенних полей, Как моря далекого ропот, Как песня кристальных ночей… Ему не поверят, как сказке, Как призраку хрупкой мечты, Но в поле, как чистые глазки, Огненные вспыхнут цветы… Оно пронесется пожаром И в небе все звезды зажжет, Ах, светлые крылья недаром В орлиный срываются лет… 8. III. <19>17 вернуться Приди ко мне и ласковый, и милый. Э, стр. 68. Послано в письме к дочери из Парижа в Израиль (30 ноября 1972) с датировкой 1932/1972 и следующим комментарием: «Золотко, пишу в café без приписки Флорочки (она сейчас у больной Poski). Это стихотворение 40-летней давности, но оно еще живет во мне. Оно очень созвучно знаменитому стихотворению Блока: «О подвигах, о доблести, о славе я забывал на горестной земле, когда твое лицо в простой его оправе передо мной сияло на столе»…<У Блока: «О доблестях, о подвигах, о славе…» и в третьей строфе без «его»> Целую нежно». В отличии от опубликованной версии: в 1-й строфе: «И разгони предвечную печаль», «В заветный час, когда угаснут силы»; в 3-й: «От гордых слов об истине, о сути», «На дне души осталась капля мути/ отрывки строф и суеверный страх»; в 4-й: «Я изменил, но вновь вернулся к Лире,/ Основе жизни и опоре сил»; заключительная строфа совершенно иная: «…Но Ангел жизни нежно улыбнулся,/ Крылом меня заботливо укрыл,/ И в новом мире новым я проснулся/ И жалобы юдольные забыл». вернуться Мне сегодня грустно отчего-то. Э, стр. 70. вернуться Мне о любви не говорить, не петь. Э, стр. 71. В АБЛ датировано 9/VI <19>26. Ср. об этих стихах в воспоминаниях Луцкого об С.А. Иванове. вернуться Неопубликованные стихи. Стихи расположены в таком порядке: сначала следуют датированные, а затем — в алфавитном порядке — те, чью датировку установить не удалось. вернуться Chartreuse. Сравнение елей с монахами, возможно, навеяно есенинской метафорой ив-монашек («И вызванивают в четки/ Ивы — кроткие монашки», Край любимый! Сердцу снятся, 1914). Chartreuse — картезианский монастырь (франц.). Бизы — северные и северно-восточные ветры во Франции и Швейцарии (ср. у Ф. Тютчева: «Утихла биза Легче дышит/ Лазурный сонм женевских вод»); тот же образ Луцкий использует в «Вольном подражании Демьянам Бедным». вернуться Северное слово. Под стихотворением приписано рукой Луцкого: «Я еще ничего не знал о Российской революции». |
