V Я вхожу, как нож отточенный В тело яблока румяного, И, дойдя до червоточины, Начинаю резать заново… Я здесь, как на дне океана, Воздушную гущу колеблю, Как толщу зеленой воды… Я в мире раскрытая рана, Сочащая кровью на землю, На грустного Бога сады… Я — рыба, заплывшая в прорубь, О, жадное сердце, я — рыба, Я — тихо воркующий голубь, Я — камня летящая глыба… VI Каменной вестью Лечу в высоту, Не с детскою лестью, С укором Отцу, Каменным знаком Срываюсь в юдоль, Где светом и мраком Пронизана боль… VII На этом позорном месте, Где смертен каждый росток, Милый мой, все мы вместе И каждый из нас одинок. О, братья, не мерьте Шагов и годов, Готовьтесь ко смерти… — Никто не готов. Средь гула и шума Бездушных затей Вам сладко не думать О Белой, о Ней… Упрямо, упорно, Ни молча, ни вслух… — Но бродит дозорно, Не дремлет Петух. О гибели скорой Что знает зерно? Огромные шпоры Мне снятся давно… VIII О, Петух, петушок, Золотой гребешок, Полети на шесток, Не гляди на восток, На востоке земля, На земле этой я — Ты полюбишь меня, Ты погубишь любя… …Мне все нипочем, Свят, крепок мой дом, Я — молнии гром, Я — горек притом… — Страстной отравою жизни, Воздухом острым земли… — Дальний мой, нежный мой, ближний Даром мы руки сплели, Даром в набат ударяли И искупали грехи, Даром к любви призывали И сотворяли стихи… Кем это велено, чтобы «Душу за други своя», В полузвериной утробе Кольцами вьется змея… IX У женщин птичьи головы, Бараньи — у мужчин, Но тайно замурованный Во гробе Господин. Питается кореньями, Подземною водой, Земными отреченьями, Плененный Сатаной… О, Господи, погибли мы, О, Господи, восстань И наизнанку выверни Раскрашенную ткань… X И снег пошел, нежданный и сплошной, Такой густой, что я кричу — не надо, Возможно ль быть с такою белизной, Когда судьбой мне подвиг горький задан… О, если бы еще немного дней, Чтоб оправдать Творца столпотворенье, Чтоб мир любить и чтоб не знать о Ней И хоть одно создать стихотворенье… XI …Милый мой, нежный, внемли — Побледнели последние грани, Я отошел от земли, Взвились воздушные сани. В снежное лоно миров Улетают ретивые кони, Молнии в блеске подков, Мчащих меня от погони… И огромный след на снеге Петушиных лап, Взмахи крыл и в гневном беге Учащенный храп… Горе, горе! Тучи низко Вот над головой Страшный шепот близко, близко, Шорох за спиной… И когда в конце мечты огромной Я увижу зыблемое дно — Смерть придет, придет Петух бездомный И проглотит нежное зерно. Paris 8.XII.28 (1947) ОЧЕРКИ. ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
Месяц в Израиле[179] Когда, после 40-дневного отсутствия из Франции, я очутился в поезде Марсель-Париж, я был поражен выражением лиц моих спутников. Они сидели скучные и подавленные, говорили о продовольственных затруднениях, о внешней и внутренней политике — и слова их были полны глубокого пессимизма. Я невольно провел параллель между настроением этих людей и настроением Израиля. Там — и слова иные, и лица бодрые, горящие энергией и верой в будущее. Несмотря на войну, на все тяжести жизни — оптимизм и надежда сквозят во всем… И я задал себе вопрос — почему это? Ответ немедленно явился. Здесь, во Франции (и, вероятно, во всей Европе), люди считают, что они на краю пропасти, и в эту пропасть боятся упасть. Страх парализует их и делает безнадежными все попытки побороть притяжение бездны. Отсюда — уныние, пессимизм, иногда отчаяние. В Израиле иначе: там люди двух категорий. Во-первых, — идеалисты, но таковых сам Бог сотворил оптимистами. Во-вторых, «обломки кораблекрушения», то есть, люди, которые все испытали, были уже на дне и которым дальше падать некуда. Единственное страстное человеческое чувство, которое у них осталось, это — стремление выбраться из пропасти, начать новую жизнь. Отсюда — их потрясающая энергия и несокрушимый оптимизм, проявляющиеся во всех войнах Израиля, свидетелем которых я был[180]. вернуться Месяц в Израиле Печатается по: Новоселье (1949, № 39-40-41, стр. 186–198). В основу очерка положены впечатления Луцкого от поездки летом 1948 г. в Израиль, где он навещал дочь, жившую в то время с мужем в киббуце Эйн-Ханацив, вблизи Иордана. 3 ноября 1948 г. он сделал доклад о своей поездке в Обществе русско-еврейской интеллигенции (см. об этом в письме Т. А. Осоргиной от 17 ноября 1948 г.); очерк и представляет собой правленный текст доклада (хранящаяся в АБЛ рукопись начинается так: «Господа, я хочу рассказать В<ам> сегодня о моих впечатлениях от поездки в Изр<аиль>, но впечатлений этих так много и они так разнообразны, что я просто не знаю, с чего начать. Но т<а>к к<ак> я знаю, к<а>к кончить, то именно с конца и начну»; подобные риторические фигуры появляются в разных местах выступления Луцкого). В комментариях приводятся фрагменты, не попавшие в печатный текст, но представляющие интерес как с точки зрения общего содержания очерка, так и в плане характеристики повествовательной манеры Луцкого (фрагменты приводятся без какой-либо правки). В черновом автографе названия некоторых израильских поселений передаются латинским шрифтом (Ein-Anatziv, Nahalal), в опубликованном тексте они представлены в русской транслитерации, что создает некоторые разночтения с их написанием в комментарии. вернуться Далее в рукописи (тексте выступления) следовало: «Ну вот теперь я — очень бездарный оратор — за что-то зацепился и могу продолжать». |
