— Неотвратимо. Немецкие войска заняли исходные позиции для удара по Чехословакии. Бомбардировщики стянуты на южные аэродромы, а истребители заняли аэродромы у самой границы. Офицерам запрещено покидать расположение своих частей. Вдоль границ Франции строятся укрепления, и работы там ведутся круглые сутки.

— Все это мы уже видели однажды, — напомнил Пятов. — Правда, шумят об этом сейчас более громко, но ведь и сила тех, кто готов оказать сопротивление, тоже возросла.

— Вы думаете, что они отступят, как уже отступали? — спросил де Шессен.

— Должны отступить. Если, конечно…

— Если что? Если что? — требовательно переспросил Рэдфорд, когда Пятов умолк, не договорив.

— Если чехи проявят такую же решимость драться, как было в мае, — проговорил Володя Пятов. — Если французы не только пригрозят мобилизацией, но и мобилизуют свои силы… Если англичане выполнят свои обещания прийти Франции на помощь.

— Вы забыли о своей стране, герр Пятов, — иронически заметил Рэдфорд.

— Наша страна окажет жертве нападения самую решительную помощь, если Польша или Румыния — а лучше обе страны — пропустят наши войска.

Рэдфорд задумался, точно впервые слышал об этом, потом сказал с явным сожалением:

— Слишком много «если»… Слишком много…

— В нашей власти убрать эти «если», — сказал Пятов. — Побольше совместной твердости и решимости, и они опять отступят.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно!

Де Шессен поправил галстук и приосанился, а Рэдфорд иронически улыбнулся: блажен, кто верует! Помолчав немного, он вдруг рассказал, что перед отъездом из Берлина встретился с Чарльзом Линдбергом — тем самым знаменитым американским летчиком, который первым совершил перелет через Атлантический океан. Он тогда удивил всех, купив в аэродромном буфете перед вылетом из Америки в Европу пять бутербродов — весь свой «аварийный запас». «Если я долечу до Парижа, — сказал он провожающим, — мне больше не потребуется, а если не долечу, то тоже не потребуется». Этого американца, блистательная слава которого переплелась с удивительной трагедией — гангстер украл и убил его малолетнего сына, несмотря на то, что отец выплатил огромный выкуп, — Геринг пригласил в гости. Ему показали авиационные заводы, аэродромы, самолеты, и он пришел к Рэдфорду потрясенный: таких заводов, производящих такие самолеты и в таком множестве, не было даже в Соединенных Штатах.

Встревоженный Антон с удивлением заметил, что чем красочнее расписывал советник воздушную мощь немцев, тем насмешливее становилось лицо Пятова. Увидев это, Рэдфорд умолк.

— Кажется, мой рассказ развеселил вас? — сухо спросил он.

— Не рассказ, — быстро ответил Пятов, продолжая улыбаться. — Не рассказ, а примитивность уловки, с помощью которой хотят поймать неопытных в политике людей.

— Уловки?

— Ну, конечно, уловки. Давно известно: когда тайну хотят сохранить, ее прячут под семью замками, а если болтают об этом — значит, хотят обмануть. Зачем они раскрывают, скорее даже афишируют свою силу? Нетрудно догадаться — хотят запугать.

— Страны, как и люди, скрывают свои слабости и хвастают силой, — заметил Рэдфорд. — Они пригласили прославленного американского летчика беспристрастно оценить силу противника.

— Он не очень беспристрастен, этот прославленный американец, — сказал Пятов. — По убеждениям он ярый нацист.

— Каждый имеет право на убеждения, но специалист остается специалистом, и Линдберг оценивает немецкую воздушную мощь как специалист.

— Убеждения сказываются и на оценках специалистов.

Рэдфорд умолк, не желая продолжать спор: он как бы оставлял право за собеседником отстаивать то, во что тот верил. Рэдфорд поднялся, коротко поблагодарил «герра Мишника» и «герра Пятова» за гостеприимство и угощение и, пожелав всем спокойной ночи, ушел. Почти тут же покинул купе де Шессен, поблагодаривший хозяев многословно и цветисто.

Чэдуик, не теряя времени, попытался узнать у Пятова, как тот оценивает воздушную силу «третьего рейха», но Володя уклонился от ответа, сказав, что еще не совершил перелета через океан, поэтому не удостоен особого доверия Геринга и знает о немецкой авиации не больше того, что они сами находят нужным сообщать в печати. Американец задал тот же вопрос Мишнику и получил еще более короткий ответ:

— Ничего не могу сказать.

После этого Тихон Зубов предложил пойти в ресторан, чтобы выпить немного на сон грядущий. Чех, сославшись на усталость, отказался, и тогда Антон, Тихон Зубов и Пятов отправились вслед за американцем в вагон-ресторан. В коридоре одного из вагонов Антон увидел Хэмпсона, одиноко стоявшего у окна. Прижавшись грудью к черному стеклу, чтобы не мешать проходящим, он смотрел в темную ночь с редкими взблесками слабых огней. Антон дотронулся до плеча англичанина. Хэмпсон резко повернулся.

— Энтони! — обрадованно воскликнул он. — Как вы оказались здесь?

Антон ответил, что едет со своими друзьями, чтобы посмотреть «нюрнбергское шоу» — спектакль, из-за чего и задержался в Германии. Хэмпсон одобрил его намерение: действительно, где еще увидишь такое представление, в котором участвует почти миллион человек?

— Очень хорошо, что мы встретились, — сказал Хэмпсон. — Я чувствовал себя мелким обманщиком: обещал пригласить вас и вашу очаровательную спутницу пообедать или поужинать, а сам сбежал. Честное слово, я не хотел этого, просто так неудачно получилось…

— Ну, какая мелочь! Если вы свободны, пойдемте в ресторан и выпьем перед сном, иначе в поезде не уснешь.

Хэмпсон был свободен, и вскоре они уже входили в дымный и шумный вагон-ресторан, где догадливые Володя Пятов а Тихон Зубов захватили столик на четверых. Молодой англичанин, оказавшись один среди русских, был подчеркнуто любезен, но сдержан и, прежде чем ответить на какой-либо вопрос, внимательно вглядывался в лицо своего собеседника. Но, выпив вина, которое принесли им в длинных запотевших бутылках, он стал общительнее, смелее и даже задиристее. Оглядев немцев-чиновников министерства иностранных дел, собравшихся в вагоне-ресторане, Хэмпсон язвительно заметил, что эти господа, натянув на свои дряблые тела полувоенные мундиры, вообразили себя капитанами, полковниками, генералами. Охмелевшие, развязные, они вызывали у него откровенную неприязнь.

— И эти люди, у которых мундир заменил душу, интеллект, совесть, называют себя расой господ! — ворчал он, брезгливо посматривая на немцев. — И претендуют на то, чтобы править Европой…

Они выпили еще и заговорили о предстоящем нюрнбергском сборище. Пятов уже бывал в Нюрнберге и мог подтвердить, что «спектакль», который устраивается в этом городе ежегодно, бывает действительно грандиозным. Он разыгрывается по всем правилам греческой трагедии: с каждым актом напряжение нарастает, число действующих лиц на сцене уменьшается, и в финале остается лишь один герой — главный актер, который произносит свой заключительный монолог. Только в отличие от греческой трагедии «герой» здесь не умирает, а уходит со сцены, провозглашая сенсационное сообщение, потрясающее не только Германию, но и весь мир. Здесь, в Нюрнберге, была вновь объявлена воинская повинность, запрещенная Версальским договором, здесь, в Нюрнберге, были введены расистские законы, охраняющие чистоту арийской крови.

— Наверно, и на этот раз он приготовил сюрприз, — предположил Хэмпсон.

— Говорят, предъявит ультиматум Чехословакии: либо полная автономия Судетской области, либо война, — сказал Пятов.

— Либо автономия, либо война? — переспросил Хэмпсон.

— Да, — подтвердил Пятов. — Один осведомленный человек сказал мне, будто ваше правительство поручило мистеру Гендерсону оказать на Гитлера нажим, чтобы помешать ему перейти границы, за которыми война станет неизбежной.

— Мало же знает ваш «осведомленный человек», — осуждающе заметил Хэмпсон. — Сэр Невиль не хочет и не будет оказывать нажим на Гитлера.

— Не хочет и не будет оказывать нажим на Гитлера? — спросил Пятов.

— Да, — подтвердил англичанин. — Кое-кто в Лондоне хотел сказать Гитлеру, чтобы тот не переступал границ, иначе будет война, но сэр Невиль убедил премьер-министра, что Гитлер может взорваться, как бомба, и тогда война станет неизбежной. Он предложил Лондону свой план: вместо того чтобы ударить дубинкой, дать Гитлеру приманку.