Пока я в меру своих возможностей отвечал на эти вопросы, прокурор, по просьбе генерала, достал из шкафа толстый том и подал ему. Как я мог видеть, это был алфавитный перечень имен, где подле каждого имени стоял номер. Он отыскал фамилию фабриканта и попросил дать ему второй фолиант, где под соответствующим номером находился заполненный формуляр. Мне было видно, что заполнен он разноцветными чернилами и в нескольких местах снабжен такими специальными значками. На полях своего листа генерал сделал выписки из этого документа.

Генерал. Сообщите теперь как можно точнее цель вашей поездки в Германию.

Я рассказал следующее. В апреле текущего года я познакомился в гостинице «Англетер» с кавказским князем X. Он рассказал, что приехал в Петербург по поручению польской графини Р., чтобы найти покупателя на ее большое лесное имение, расположенное на одном из притоков Вислы. Тогда же в этой гостинице жил некий г-н В. фон Клот из Риги, вместе с которым я годом раньше учредил пароходную компанию Балтийский Ллойд; оба мы были ее директорами. Местопребывание нашей компании — Рига. Наш пароход «Балтика», который ходил по маршруту Либава-Бремен-Эмден, стоял в Либаве. Г-н фон Клот вел дела в Риге, г-н Андерсон, также соучредитель и директор — в Либаве, а я — в Петербурге. Шурин г-на фон Клота, барон Плеттенберг, директор Бременского Ллойда, — именно по его инициативе и при его финансировании и была учреждена наша компания — тоже находился в ту пору в Петербурге. Мне было известно, что г-н фон Клот задумал купить большое имение, чтобы надежно вложить состояние своей жены и ее брата, барона Плеттен-берга; барон Плеттенберг не был женат, и его состояние должно было отойти к детям сестры.

Я познакомил г-на фон Клота и барона Плеттенберга с кавказским князем. Учитывая капитал, каким располагали эти господа, продажная цена упомянутого имения была слишком высока, хотя вообще они сочли оценку низкой. Барон Плеттенберг, однако, знал, что некий крупный немецкий консорциум, в который входили знакомые ему директора калийного синдиката, намеревался сделать за рубежом солидные закупки леса. Он предложил привлечь к сделке этот консорциум, отдав ему в эксплуатацию лес. Кавказец согласился на определенный срок оставить за фон Клотом и Плеттенбергом право преимущественной покупки, в свою очередь Плеттенберг обязался тотчас позаботиться, чтобы консорциум направил в имение своих браковщиков для осмотра леса. Меня же попросили быть посредником между покупателями имения, покупателями леса и продавцом, т. е. графиней Р., и при необходимости заключить контракт по уполномочию группы Клот. Вскоре ко мне прибыл г-н Крюгер, директор калийного синдиката и участник немецкого консорциума, и остановился тоже в гостинице «Англетер». Тем временем браковщики выехали в Польшу.

Тогда же до меня дошел слух, что в Польше образован для покупки этих лесов еврейский консорциум. Существовала опасность, что он попытается воспрепятствовать покупке леса иностранным консорциумом; поэтому необходимо было держать в тайне как присутствие браковщиков в имении, так и их телеграфные сообщения. Вот почему мы договорились о заимствованных из сельскохозяйственного обихода шифрах для разных видов древесины и их размерах.

Поскольку продавец настаивал ускорить решение, г-н Крюгер приехал в Россию, чтобы в Вильне встретиться с поверенным графини Р. и заключить сделку, если сведения браковщиков совпадут с данными самой графини. Г-н Крюгер пробыл в Петербурге всего три дня, после чего вместе со мной, уполномоченным группы Клот, выехал в Вильну. Там мы остановились в гостинице «Европа».

В вестибюле этой гостиницы я случайно заметил в списке постояльцев имя топографа, который работал у меня в Царском, а затем, по моей рекомендации, в Петербурге и других уездах губернии. Я справился о нем и узнал, что он недавно уехал. Куда именно — меня не интересовало, ведь дел у меня с ним не было.

Сообщения браковщиков оказались благоприятны. С поверенным был подписан предварительный контракт, согласно которому 29 июля в Киссингене, куда поверенный графини приедет на лечение, состоится вторая встреча и будет внесен задаток. Мне и поверенному надлежало заверить контракт в России, т. е. внести его в поземельный кадастр.

Вот вкратце то, о чем я сообщил генералу; на деле он то и дело перебивал меня перекрестными вопросами. О каждом из упомянутых людей, как и о бумажном фабриканте из Красного, мне приходилось давать подробные сведения, причем он снова и снова обращался к своему алфавиту и неоднократно наводил справки в жандармском управлении. Упомянутые места и даты скрупулезно уточнялись, я должен был рассказывать о каждой случайной встрече, и мои высказывания снова и снова проверялись посредством промежуточных вопросов. Ни одна неточность не осталась незамеченной. Причем генерал не сделал ни малейшего перерыва, работал как машина.

Прокурор Константинов с предельным вниманием слушал допрос, но сам в нем не участвовал, только иногда делал пометки. Закуривая новую папиросу, он предлагал папиросу и мне. Так продолжалось три с половиной часа без перерыва, затем прокурор предложил сделать паузу. Генерал посмотрел на часы, позвонил, заказал вошедшему жандарму кофе и спросил прокурора, желает ли он чая или кофе, потом обратился с этим же вопросом и ко мне. Мы спросили чаю. Только тогда генерал сказал прокурору: «Я никогда не делаю в допросах перерыва».

Принесли чай, кофе и сандвичи, и пока мы ели и пили, машина продолжала работать. Так прошло еще два часа. Прокурор поднялся и сказал: «Я устал и более не в силах с достаточным вниманием следить за допросом». И тут генерал впервые улыбнулся: «Видимо, вы, господин прокурор, незнакомы с нашими методами допроса. Мы как раз находимся в самом подходящем настроении, когда я и допрашиваемый прекрасно понимаем друг друга». Прокурор промолчал и опять сел в кресло.

Я чувствовал себя как животное на вивисекции. Казалось, мой мозг и нервы обнажены, воля парализована, я беспомощен и отдан на произвол генерала. Я не сомневался, что противодействовать этому методу выше человеческих сил.

Куранты пробили восемь — генерал откинулся на спинку кресла, потянулся, зевнул, сложил бумаги и сказал: «Если вам более нечего добавить, мы закончили». — «Только просьбу об ускорении процедуры», — ответил я. Генерал позвонил, снова вошел жандарм. Я так устал, что не мог без его помощи ни подняться, ни идти. В камере я рухнул на койку, и силы оставили меня.

Проснувшись, я услышал полную строфу хорала. На заслонке стоял мой нетронутый ужин. Я взял его, поел, поставил посуду обратно. Дважды позвонил — открылся умывальник, я освежил тяжелую голову и пересохшее горло, потом опять лег на койку. Заснуть не удалось — на меня нахлынули хмельные надежды. По-настоящему логично я смог думать лишь по прошествии нескольких часов. Физическая усталость не оставляла меня еще три дня, но приподнятое настроение не уходило.

Когда же спустя три дня ничего в моем положении и режиме не изменилось, наступила мощная реакция, и грозная неопределенность вновь завладела мной. Опять в мозгу роились тяжкие мысли, опять моя душа погрузилась во тьму. Лишь страх, что кошмар, пароксизм страдания, пережитый в первую ночь в крепости, может повториться, заставлял меня всеми силами обуздывать мои мысли и чувства.

На второй день все более безнадежного ожидания моя энергия иссякла. И тогда произошло нечто необъяснимое. Душа моя отделилась от тела, она была тут, но за пределами плоти. Я видел себя лежащим на койке, видел измученное выражение лица, видел, как тяжело дышу, видел, что глаза мои закрыты, а руки сжимают книжицу Нового Завета, взятую в библиотеке, — все это я видел до мельчайших подробностей, в том числе и неподвижный следящий взгляд в дверной прорези. Но меня лично это не трогало, я даже не испытывал сострадания к своему лежащему двойнику.

Потом и двойник, и камера исчезли. Я увидел мальчика на руках высокой рыжеволосой девушки в светлом цветастом ситцевом платье, она стояла у окна, показывая мальчику запряженную четверкой вороных коляску, кучер которой щелкал длинным кнутом. Коляска подъехала под окно, молодая дама в шляпе, украшенной множеством цветов, в светлом пальто, с зонтиком от солнца в руках, подошла к окну — девушка передала ей мальчика, и она с доброй улыбкой обняла его, прижала к груди и вместе с ним села в коляску.