Долгожданная депеша от моих посланцев, политических, пришла только через неделю, и я тотчас переправил ее барону Корфу, который вместе с престолонаследником уже прибыл в Хабаровск. Телеграмма гласила: «Все необходимое приготовлено. Такого-то числа прибудем в Сретенск. Если наши предложения приемлемы, мы сможем дать требуемые гарантии».

Еще через несколько дней политические явились сами и вручили мне два списка; в одном числился десяток политических арестантов, за которых они не хотели ручаться, во втором — несколько десятков неблагонадежных, по их мнению, лиц из числа неполитических. Только если эти люди на время пребывания цесаревича в Забайкалье будут изолированы, они готовы гарантировать его безопасность.

Я спросил, как они представляют себе эту «изоляцию» и не ведут ли названные лица подготовку к покушению на престолонаследника. Последний вопрос они оставили без ответа, сказали только, что, если генерал-губернатор примет надлежащие меры по изоляции названных лиц, никаких происшествий не случится. Однако они сами и остальные политические должны на это время иметь разрешение свободно передвигаться по Забайкалью и Амурской области. Тогда я в свою очередь поставил дополнительное условие: политические не воспользуются данною льготой, чтобы покинуть пределы генерал-губернаторства, и по истечении назначенного срока обязаны вернуться на указанное им место жительства. Сначала они не хотели соглашаться с этим условием, но обнадежили, что, переговорив с товарищами, скорее всего, примут и его, однако, с другой стороны, настоятельно просят, чтобы все это не возымело дурных последствий для поименованных в списке политических, за которых они поручиться не могут. В итоге была взаимно обещана и реализована полная секретность, ибо помимо прямых участников — престолонаследника, Барятинского, Корфа, политических, меня и, вероятно, императорской четы — никто об этом даже не заподозрил.

Спустя несколько дней я получил и желанную вторую гарантию, чрезвычайно важную для барона Корфа, ведь иначе в несчастье, которое могло постигнуть престолонаследника на долгом пути через Сибирь и Россию, наверняка бы обвинили его, так как он предоставил наиболее опасным элементам возможность побега.

Между тем цесаревич продолжал свое путешествие по Амуру и прибыл в Благовещенск. Туда я подробно телеграфировал барону Корфу о моих переговорах с политическими и спросил, каким образом следует изолировать названных в списках лиц. Барон Корф распорядился собрать их всех в отдаленном месте, на реке Онон, образующей границу между Монголией и Забайкальем, и поселить там в палатках под строгим военным надзором. Это задание было поручено полковнику генерального штаба В-но, который как раз находился в Забайкалье по делам строительства железной дороги.

Концентрационный лагерь на Ононе располагался вдали от жилья, в населенной лишь кочевниками-бурятами степи на окраине пустыни Гоби. По самому Онону пароходы не ходили, только большие плоскодонки с малой осадкой. На таком-то судне — пока цесаревич оставался в Забайкалье — интернированные лица были отправлены вниз по реке в такое место, куда люди вообще не заглядывали. Там их высадили на берег и позволили свободно передвигаться и по мере возможности развлекаться. Хорошее питание им тоже обеспечили, но трижды в день всем надлежало являться на поверку и ночь проводить под конвоем на борту. Это время — около трех недель — стало для них скорее длительной вылазкой на природу, нежели наказанием. По истечении этого срока их отвезли обратно и, ни слова не говоря, распустили по домам; так они и не узнали, по какой причине генерал-губернатор устроил им это дополнительное развлечение.

Меж тем я получил от барона Корфа задание снестись с главою бурятского духовенства бандидо-хамбо-ламой^{40} и выяснить, нельзя ли устроить так, чтобы в большом ламаистском монастыре Агинский дацан, расположенном возле военного тракта, престолонаследнику показали Цам. Цесаревич хотел увидеть его еще в Индии, но из этого ничего не вышло. Цам — большой религиозный праздник ламаистов, в котором участвуют сотни лам в масках и особых костюмах, однако по причине дороговизны проводится он редко, как, например, и мистерии в Обераммергау. Ламаисты Сибири почитали престолонаследника, потомка Екатерины II, как бога. В Екатерине же они видели воплощение Майдары, матери Будды.[3] Именно в царствование Екатерины Забайкальская область вошла в состав России, причем не вследствие завоевания, а добровольно, поскольку правители области — независимые монгольские князья — признали верховную власть Екатерины, чему способствовала, прежде всего, вера в божественность российской императрицы. Собственно говоря, Забайкалье и не включилось в состав России, а было преподнесено Екатерине как дар, в личное владение. За это она на все времена гарантировала князьям неприкосновенность их границ и вассальную независимость; действие российских законов на эти территории не распространялось.

Времени на подготовку Цама было в обрез, но ламы хотели исполнить желание цесаревича; монгольские ламы и ургинский духовный иерарх, Живой Господь Будда, тоже делали все от них зависящее, чтобы с блеском провести этот праздник. Россия тогда стремилась поддерживать с Монголией дружественные отношения, чтобы российская торговля могла освоить эти территории.

В Сретенске престолонаследника принимали с таким же восторгом, как и во Владивостоке; в Хабаровске, в Благовещенске и вообще всюду, где побывал цесаревич, его неизменно встречали бурными изъявлениями любви и преданности.

Около 4000 верст от Сретенска до Томска цесаревичу предстояло проехать в экипаже, а для этого требовалось 36 экипажей и более сотни упряжных лошадей. Ведь его сопровождали свита и лейб-гвардия, слуги и повара; вдобавок нельзя забывать и о багаже, о множестве ящиков и ящичков с подарками для всех, кто подносил престолонаследнику хлеб-соль или принимал его как гостя в своем доме, а также для казенных чиновников, которых следовало наградить.

Через каждые пятнадцать верст кортеж ожидала подстава — сто с лишним свежих лошадей. Поскольку же за день нужно было покрыть расстояние в двести верст, то лошадей ежедневно требовалось свыше двух тысяч. Выезжали в восемь утра, в восемь вечера останавливались на ночлег; продолжительных остановок за день было только две: на два часа в обеденное время и на час ближе к вечеру. Эти остановки предназначались для трапез и для приема депутаций. За вычетом пяти минут, отведенных на запряганье и распряганье, в час надлежало проехать около 25 верст, т. е. без малого 30 километров. Такое возможно, разумеется, лишь при наличии отборных лошадей. О выносливости и резвости забайкальских лошадок свидетельствует тот факт, что во время нашего «марш-броска» пало их очень немного. На обратном пути я, помнится, видел на обочине только двух павших лошадей. А один из энтузиастов — восьмидесятилетний коневод — не отказал себе в удовольствии проскакать на своем маленьком вороном иноходце целых сто верст бок о бок с экипажем престолонаследника. Засим он подарил эту лошадку цесаревичу, и та благополучно добралась до петербургской конюшни.

Чтобы за пять минут переменить лошадей, через каждые пятнадцать верст возле дороги были установлены 36 пронумерованных столбов; каждый экипаж — тоже пронумерованный — останавливался у своего столба, причем кучер с козел не слезал, а вожжи держал в руке; коней мигом перепрягали — и вперед, в том же темпе. Самих кучеров меняли трижды в день. Для чаевых, которые престолонаследник раздавал на пути через Сибирь, была отчеканена особая золотая монетка достоинством в три рубля; ее получали и ямщики, везшие цесаревича.

Сопровождали нас два повара и две кухни, из коих одна опережала кортеж на двенадцать часов, так что, куда бы мы ни прибыли, нас везде ожидали накрытые столы. В городах и больших поселках цесаревич пользовался гостеприимством градоначальника, купцов или золотопромышленников. В иных же случаях ставили большие палатки, где днем происходили трапезы; ночевал престолонаследник всегда в каком-нибудь доме, а свита его и обоз — нередко под открытым небом, прямо в экипажах, поскольку квартир хватало далеко не везде. Порой на месте ночлега и для цесаревича не было подходящего дома. Тогда специально для этой цели сооружали сруб, где имелось все необходимое в сельской усадьбе, чтобы устроить почетному гостю прием в национальном русском стиле. На пороге высокого гостя обязательно встречала хозяйка в народном костюме и на вышитом рушнике подносила ему хлеб-соль.