Кони растут на свободе, совершенно дикими. Кобылы под седлом вообще не ходят; мужчины ездят исключительно на меринах, а жены богатых скотоводов — на молодых жеребцах, которых лишь позднее используют как производителей. Самое раннее в возрасте 7–8 лет этим жеребцам выделяют по полтора-два десятка кобыл, и каждый водит свой табун, живя с ним на воле, причем верхом на них уже не ездят. Племенных жеребцов отбирают из молодняка не только по физическим данным, но, прежде всего по «духовным» способностям; чтобы вести и защищать табун, они должны обладать тонким чутьем и острым зрением, быть умными и храбрыми. Обычно в табуне насчитывается около двух десятков кобыл с их годовалыми и двухгодовалыми жеребятами. В два года молодняк отлавливают, клеймят, а молодых жеребцов холостят; еще раньше, т. е. среди годовалых сосунов, производят отбор и всех не вполне безупречных жеребят забивают. Матерей отбракованных жеребят доят, молоко их пьют свежим или сквашивают, превращая в кумыс. Мерины пасутся отдельными табунами, откуда используемых для хозяйственных нужд животных отлавливают арканами. Молодые жеребцы-производители, число которых, понятно, очень невелико, подрастают возле стойбища, за ними заботливо ухаживают и хорошо кормят, чтобы полностью развить все их задатки; в эту пору на них и ездят верхом. Буряты устраивают и соревнования молодых племенных жеребцов на резвость, в роли жокеев выступают тогда мальчики-подростки. Эти подростки вообще замечательные наездники и седлами не пользуются. Дистанция таких скачек составляет минимум 15–20 километров, взрослые совершают лишь заезды с препятствиями, на более дальние расстояния (зачастую до 100 километров), так они проверяют выносливость лошадей. Кроме того, бывают и состязания между отдельными лошадьми, которых предварительно подвергают суровейшим тренировкам, каких ни одна европейская лошадь наверняка не выдержит. Студеной зимой животное сперва разгорячают скачкой, потом обливают ледяной водою, снова разгорячают скачкой, а затем разгоряченное, подвязав голову повыше, оставляют на 10–12 часов на морозе, в любую погоду, под открытым небом, без попоны. Таких скакунов кормят сеном, ячменем и молоком, тогда как другие в табунах ищут корм сами, в том числе и под снегом. В Забайкалье мороз нередко достигает 30–40° по Реомюру, а снега при этом мало.

Бурятских лошадок, за исключением молодых жеребцов, начинают использовать самое раннее с семи лет. До тех пор они растут на свободе. Правда, тех, кому назначено позднее участвовать в продолжительных экспедициях в почти непроходимые горы и тайгу, уже пяти-шестилетними берут в такие походы как свободных сопровождающих, отчего их сообразительность и проворство весьма развиваются и они увереннее и ловчее, чем пешие путники преодолевают любые сложности рельефа и любую реку — будь то вброд, вплавь или на зыбких бревнах. В моих последующих поездках к охотничьим народам я имел возможность наблюдать этих свободных «попутчиков» и сам ездил верхом на объезженных, причем в таких местах, где пеший нипочем бы не прошел.

В двадцать пять лет бурятская лошадь еще совершенно работоспособна, примерно как у нас десятилетняя. Увидев, что у лошади стерлись зубы и она не может как следует есть, бурят забивает ее и съедает. Продать старую лошадь для пользования считается делом презренным, объектом обмена и торговли является только молодняк. Я не видел в степи ни одной лошади, что была бы отбракована по иной причине, нежели стертые зубы.

Жеребцов, свободно пасущихся со своими табунами, чужаку надобно остерегаться, особенно если лошадь его взята из поголовья другого хозяина. Уже издали жеребец-вожак, вскинув голову и хвост, мчится навстречу пришельцу, кружит возле него, ржет и, если запах ему незнаком, возвращается к табуну и сгоняет его в тесный круг, причем кобылы, мордами внутрь круга, обступают жеребят, а сам вожак кружит возле них и, стоит чужаку приблизиться, переходит в атаку — бьет передними копытами и кусается.

Воинственный жеребец — красивое зрелище, но для лошадника и кобылы — зрелище не менее отрадное, когда они, поблескивая мягкой летней шкурой, нетронутые человеческой кабалой, доверчивые и все же дикие, вместе с жеребятами скачут по родной степи вдогонку за вожаком.

Очень любопытно наблюдать, каким образом каждому из племенных жеребцов подбирают кобыл. По сути, устраивают некое подобие смотрин — сначала к жеребцу подводят с десяток молодых, еще не покрытых кобыл и выпускают его с ними в степь; уже очень скоро жеребец выгоняет некоторых из своего табуна, и их возвращают обратно в кобылий косяк. Жеребцу предлагают других невест, пока его табун не достигает необходимой численности. Но и сам жеребец тоже проходит проверку; прежде чем ему выделяют собственный табун, или косяк, он должен биться с другими молодыми жеребцами. Если он труслив или слишком слаб, чтобы единоборствовать с противником, его холостят или дают еще год-два подрасти. Есть и иной способ испытать его мужество, чутье и прочие качества, а именно во время коновой охоты на рысей, волков и барсов, т. е. на животных, от которых он будет оборонять свой табун.

Ниже я опишу скачки, которые мне довелось видеть. Около пятидесяти молодых лошадей, которые еще никак не использовались, были согнаны владельцами в одно место — к холму, откуда открывался широкий вид. На холме установили палатки для гостей, зрителей и судей. Среди них, да и среди публики виднелось множество лам в красных одеяниях. Кроме того, здесь собрались и незнакомые гости — барышники, китайцы, монголы и русские, которые, как мне сказали, покупали лучших лошадей и перепродавали их в Пекин, Шанхай и другие города как рысаков и коней для игры в поло. Вокруг горело множество костров, что-то варили и жарили. Настроение царило очень возбужденное, отчасти, вероятно, из-за араки, каковою собравшиеся то и дело потчевали друг друга. Зрителей было, наверное, более тысячи человек, большинство верхом, и распределились они по дистанции, составлявшей километров десять. Все в праздничных нарядах, женщины в самых дорогих своих украшениях — кораллы в серебряной оправе на запястьях, на голове и на шее.

Наездники были дети лет двенадцати, вероятно мальчики, точно сказать не могу, так как и мальчики, и девочки одеты одинаково и верхом ездят одинаково хорошо. Скакунов пока согнали в просторный загон. Лошади без седел, наездники почти без одежды. Захватывающая картина — наблюдать, как сноровисто они ловили арканом еще совершенно не укрощенных коней и ловко стреноживали, то бишь связывали шнурком из конского волоса обе передние и одну заднюю ногу. Сначала отловили и взнуздали с десяток лошадей, принадлежащих разным владельцам, наездники сели верхом, и только тогда, по команде, путы разом распустили, одну из жердей загона отвели в сторону, и под неистовые крики публики кони с наездниками устремились вперед. Скакунов различали по цветным лентам, вплетенным в челки и заметным издалека. Гривы у всех были обстрижены.

Как и первая группа, через определенные интервалы на старт выходили следующие, время отмеряли песочными часами.

Эллиптическая беговая дорожка была без разметки, обозначала ее лишь стоящая по сторонам публика. Только на противоположном конце эллипса развевался большой флаг.

Я запасся хорошим биноклем и видел с холма весь «ипподром». Но поскольку местность была холмистая, зритель временами терял из вида всадников, исчезавших в низинах. С огромным увлечением мы следили, как они появляются вновь, нередко перегруппировавшись. Зрение у бурят острое, они и без бинокля лучше различали цветные ленты своих лошадей.

Чтобы дистанция составила предусмотренные 20 километров, нужно было проскакать по эллипсу дважды. Уже после первого круга группы смешались — наездники из второй и даже из третьей группы пронеслись мимо нас вместе с наездниками из первой. Возбуждение публики достигло предела, шум стоял такой, что собственного голоса не слыхать, а многие особенно азартные зрители мчались по степи вместе с участниками скачек, только вне круга.