В палачи Архипка больше не годился, предстояло из числа арестантов назначить нового. Для начала вызвали добровольцев, желающих взять на себя эти функции, затем тюремная администрация обычно выбирала из них самого подходящего. Когда мне представили список этих кандидатов в палачи, я, к величайшему моего изумлению, увидел там имя Орлова и распорядился привести его ко мне, чтобы услышать от него самого, по какой причине он претендует на сию презренную должность. И он объяснил: «Я тоже не думал, что гожусь для этого, но теперь знаю, что палач из меня выйдет хороший, ведь я успел насмотреться на подлость шпанки. Как староста я очень старался заботиться не только о тюрьме, но и о заключенных, они же постоянно лгали и обманывали меня, их разве что кнут может исправить да виселица напугать. Я и в палачах останусь таким же, каков я есть, и буду честно исправлять мой долг и службу. Три копейки мне без надобности, однако ж всяк получит от меня то, что заслужил. Я ведь буду делать лишь то, что велит закон». И я назначил Орлова палачом.
Он переехал в маленький домик и жил там совершенно один. Из арестантов к нему мало кто заходил. Время от времени он навещал Самсона, сидел с ним в конюшне при лошадях, а иногда бывал и у моего привратника Вацлава, с которым вел долгие религиозные беседы.
Среди арестантов встречались чрезвычайно набожные люди, раскаявшиеся в своих преступлениях и всю жизнь посвятившие помощи другим и попыткам вернуть их в Божие лоно. Увы, их было крайне мало, и в большинстве арестанты недолюбливали их и избегали. Орлов, однако, искал их общества, и вскоре в его домишке по праздникам и в свободные часы стали собираться такие набожные люди. Среди арестантов он занимал особое положение — его уважали, но и боялись.
Орлов имел все предпосылки к тому, чтобы закончить свои дни в Сибири старцем — набожным странником и отшельником, каких в России было много. Бедный люд питал к ним безграничное доверие, а богатые и образованные тоже почитали их как праведников.
ПОВАР РУПЕРТ
Расскажу теперь о моем поваре Руперте; как раз когда я искал замену моей поварихе Александре, полицмейстер М. привел его ко мне: вот, мол, его казаки поймали контрабандиста. Хотя при Руперте обнаружили только паспорт да пачку бумаг, полицмейстер все же счел его весьма подозрительной личностью. Наверняка большой пройдоха, шрамов от плетей на спине, правда, немного, и паспорт в порядке, но физиономия-то какова, просто жуть берет! По паспорту судя, это бродяга, зовется Рупертом, отсидел за бродяжничество и явился в Иркутскую губернию на поселение. Общинный паспорт всегда чин чином продлевался и пока действителен.
Я велел привести Руперта и, взглянув на него, не мог не согласиться с г-ном М. Передо мною стоял костлявый мужичонка, чье выражение лица говорило об уме и хитрости. Само лицо было изуродовано шрамом — широкий красный рубец пересекал лоб и щеку; серые глаза светились кошачьей настороженностью, волосы и борода — с сильной проседью, но особенно мне бросились в глаза добротное платье и ненатруженные руки. Да, на первый взгляд он отнюдь не внушал доверия.
На мой вопрос, что ему понадобилось в нашем тюремном районе, он ответил: «Зимняя квартира! Я ведь остался без крова». Засим он поведал свою историю. Шел он из Шалтуги, где все пришло в полный упадок; китайцы прислали солдат, и вся республика развалилась. Шалтугинские китайцы обезглавлены, как и многие другие старатели, которые не ушли по первому приказу. В числе первых скрылся президент Фашши, венгерский адвокат, государственную казну он от китайцев спас и прихватил с собой. Руперт, повар по роду занятий, держал в Шалтуге гостиницу и ресторан с «мюзик-холлом», а также игорный банк. Гостиница у него была очень хорошая, единственная, где останавливались порядочные постояльцы, что бывали в Шалтуге по делам. Жаль, он не захватил с собой книгу регистрации проезжающих, куда все эти достойные господа записывали на память свои имена.
Я спросил про бумаги, изъятые у него, и услышал в ответ, что бумаги не его, а того самого Фашши — дневник и свод законов, составленный для Шалтуги; по этим законам там поддерживали порядок и вершили правосудие.
Китайские солдаты все разграбили и пожгли. Руперт убежал, в чем был, а эти бумаги Фашши ему отдал, когда сам бежал, и попросил сберечь их, что он и сделал.
Руперт сослался на начальника тюрьмы Львова, который-де может подтвердить, что он не контрабандист и не бандит, а честный человек. Г-н Львов наверняка не забыл, что Руперт два года служил у него поваром: сам же говорил, что лучшего повара у него никогда не было. Руперт знает все на свете поварские премудрости, ведь где он только ни бывал. Оттого и на Шалтугу подался, что там, где есть золото, люди всегда хотят жить на широкую ногу и вкусно есть, а значит, хорошему повару кусок хлеба там обеспечен.
Этот человек изрядно меня заинтересовал. Я взял бумаги Фашши, а Руперта велел пока посадить под арест. На мой запрос Львов сообщил, что хорошо его помнит и может подтвердить, что это замечательный повар и ни в чем перед ним, Львовым, не провинился. Расстались они, когда Руперта отправили на поселение, около трех лет назад. Эти данные совпадали с паспортом Руперта. Засим я приказал выпустить Руперта из-под ареста, но сказал, чтобы он поискал зимнюю квартиру в другом месте, ибо, как ему известно, в тюремном районе дозволено находиться только арестантам и служащим. Тогда-то он и попросился ко мне в повара. Ему, дескать, и жалованья не надобно, только теплый угол до весны. А как начнется навигация, он отправится в Благовещенск к товарищу прокурора либо в Хабаровск к князю Витгенштейну{24}, оба они живали в его доме, когда по делам заезжали в Шалтугу. Наверное, помнят еще его прекрасную кухню. Полковник Потулов тоже у него останавливался, когда заключал с Фашши крупные сделки.
Я спросил, что за дела имел с Фашши товарищ прокурора. Руперт рассказал следующее: «С Фашши-то никаких, но очень уж он любил азартные игры, оттого часто и приезжал к нам, ведь с такими высокими ставками и так честно, как у нас, нигде не играли. За обман в игре карали смертью, а того, кто проигрывал больше, чем мог заплатить, публично пороли. Однажды товарищ прокурора был на волосок от этого, сперва он много выиграл и тотчас же все опять спустил, но играть не бросил, хотя продолжал проигрывать. Когда игра кончилась, он не мог расплатиться и хотел попросту уехать, но был схвачен. Вечером все вернулись с работы, и тогда Фашши спросил старателей, как поступить с товарищем прокурора. Все в один голос твердили, что надобно его наказать, как любого другого, ведь играли честно, и он знал, какие тут законы. Поскольку же товарищ прокурора не раз живал у меня и я имел с него большие деньги, я внес вместо него две тысячи рублей, и из Шалтути он уехал без розог. Если я теперь приеду в Благовещенск, думаю, он меня вспомнит и поможет, потому что эти две тысячи он мне так и не вернул, да и в Шалтуге больше не появлялся.
Князь Витгенштейн приезжал в Шалтугу не ради игры, а чтобы дешево купить золото. Когда жил у меня, он купил несколько пудов, причем с моею помощью, так что, думаю, он тоже меня вспомнит.
Потулова я знал хорошо, крупный был игрок. Даже арестантский провиант и тот проиграл, но часто, бывало, и выигрывал помногу. Кто знал полковника по каторге, терпеть его не мог, да и я бы ради него не рискнул своими честно нажитыми деньгами, он ведь никого не щадил, многих из нас заставил голодать и мерзнуть, а деньги, предназначенные для нас, тратил на себя. Из Шалтуги его не выпустили, пока баржи с мукой и иным провиантом, предназначенным для тюремных складов, не добрались до нас и не были разгружены. До той поры Потулова строго охраняли, и не уплати он своих долгов провиантом, ему бы несдобровать».
О том, что князь Витгенштейн покупал золото, я уже знал; покупка была согласована с генерал-губернатором бароном Корфом. Витгенштейн состоял в дальнем родстве с Государем, уже немолодой, известный своею военной отвагой и храбростью генерал, очаровательный собеседник, весьма популярный как в Петербурге, так и на Кавказе, но — неисправимый мот, чьи долги снова и снова платил император. В конце концов, чтобы дать роздых своей кассе, Государь император отправил его к Корфу в Хабаровск — генералом для особых поручений. Император очень любил Витгенштейна и не мог упрекнуть его ни в чем, кроме легкомыслия, но бесконечные долги этого родственника стали невмоготу и ему. В Хабаровске при всем желании промотать много денег невозможно. В ту пору это был крохотный городишко, живописно расположенный на высоком берегу у слияния Уссури и Амура, но очень далекий от крупных городов, где бы у Витгенштейна был соблазн транжирить деньги.
