Этого тайшу мы, думается, вполне убедили, что есть и такие русские чиновники, которых нельзя купить, но трое остальных тайшей никак не могли в это поверить и решили отрядить депутацию к барону Корфу, который находился тогда в Благовещенске, и обратиться прямо к нему. Дело в том, что тайша Баргузинской думы, самой северной из четырех, объявил, что деньгами можно достичь чего угодно, надо только знать, сколь велика должна быть в данном случае нужная сумма.

Я не сомневался, что попытки подкупа будут повторяться везде и что меня будут старательно изолировать от всего, что я должен изучать, иными словами, от всего, что составляет жизнь и экономические обстоятельства бурят. Поэтому я согласился на просьбу моих хозяев снабдить трех их посланцев рекомендательным письмом к барону Корфу и дождаться в Агине их возвращения из Благовещенска. В своем письме я информировал начальника о происшедшем, а также просил принять депутацию и лично сообщить им о положении вещей.

Позднее барон Корф рассказал мне о визите посланцев. Они, как он выразился, явились перед ним как три волхва, каждый с большим подарочным свертком в руках, обернутым красивыми шелковыми шарфами. Депутация пала ниц к его стопам, умоляя принять дары и перевести читинского губернатора Хорошхина в другую губернию.

Барон Корф встретил депутацию очень приветливо, призвал их сохранять спокойствие и помочь мне выполнить мое задание; они могут твердо рассчитывать, что несправедливости с ними не случится. После этого он аккуратно пересчитал принесенные деньги, около 50 000 рублей, вновь перевязал их и завернул в хадаки, которые передал чиновнику с распоряжением отнести их в Благовещенский банк и положить на его, барона Корфа, счет. Во время этой сцены лица у депутации заметно просветлели, а предводитель, баргузинский тайша, и вовсе сиял торжеством. Депутации было приказано до поры до времени удалиться и ждать в приемной, их примут еще раз.

Засим барон Корф составил расписку в получении 50 000 рублей от четырех бурятских дум, но снабдил ее примечанием, что деньги эти пойдут на нужды православной миссии в Забайкалье. Текст расписки был слово в слово переведен на бурятский.

Когда депутация снова вошла в кабинет, барон Корф вручил ей расписку и сказал, что очень рад, что буряты столь зажиточны и могут делать такие дорогие подарки, однако ни он, ни его чиновники подарков не принимают. И это гостям надобно крепко запомнить. Переданная сумма будет лежать в банке как их собственность до тех пор, пока я не выполню порученного мне задания. Если же они вновь попытаются подкупить его, барона, посланцев, эти 50 000, как и обозначено в расписке, будут от их имени вручены миссии.

С тем трое посланцев, весьма подавленные, и воротились из Благовещенска, меня же с той поры не подвергали никаким соблазнам.

Между тем я вполне освоился в Агинской думе и свел знакомство с настоятелем соседнего ламаистского монастыря. Кроме того, я использовал это время, чтобы вникнуть в натуру бурят, в их семейный уклад и занятия.

В каждую думу входит определенное число родов, старейшина всякого рода властвует как патриарх над своей главной женой, над нередко весьма многочисленными младшими женами и над детьми, даже если сыновья имеют уже собственные семьи. Родня держится очень сплоченно. Женщина, как обычно у кочевников, это работница, мужчина, по сути, дома не делает ничего, позволяя женам опекать свою персону, — он помогает только при сборке и разборке юрт, при переходах с одного пастбища на другое, при защите стад от хищников, при клеймении скота, происходящем каждую весну, и при заготовках сена.

Главная забота бурята — спасти молодняк от сильных весенних бурь и снежных заносов, когда за короткое время часто гибнут тысячи животных. Потому-то учтивый бурят и спрашивает каждого гостя: «Как твой молодняк пережил весну?», и не случайно этот вопрос следует за вопросом о здравии родителей.

У бурят и вообще в Сибири помещений для скота не было, лошади на почтовых станциях и те даже зимой стояли в загонах под открытым небом. У бурят загоны имелись только на весенних пастбищах, которые летом строго берегли, а располагались эти пастбища не на горном плато Забайкалья, а за пределами России, на монгольской низменности. За пользование этими пастбищами российские буряты отдавали монголам определенный процент рожденного там скота. Ни пограничной охраны, ни таможни, ни иного контроля меж Россией и Китаем для кочевников в ту пору не существовало.

Но определенные загоны для скота играли у этих кочевников важную роль. Ни буряты, ни монголы свой скот не считали, суеверно полагая, что животные от пересчета заболевают или становятся жертвами иных напастей. Можно считать звезды, а вот животных — только обмерять. С этой целью ставили загон, куда при необходимости загоняли лошадей, крупный рогатый скот, овец и проч. Полный загон составлял косяк, т. е. определенное количество, которое могло быть затем продано, выменяно или просто отмеряно. Жеребец, его кобылы и жеребята составляли такой косяк, а равно группы крупного рогатого скота и овец.

Каждая семья, владеющая скотом, имела свое тавро, т. е. особый выжженный или вырезанный на шкуре животных знак, известный всякому буряту. Скот, лошади и верблюды паслись без присмотра, пастухи были только при овцах, чтобы защитить их от хищников. Часто эти безнадзорные стада паслись за пятьдесят, а то и за сто верст от становища владельцев, которые в таких случаях только время от времени проверяли, где находится их скот. Собственно, эти поиски и проверки и были главным занятием бурятских мужчин. Вот почему любого встречного спрашивали: «Ты не видел мое стадо?» — и заезжали ко всем соседям, чтобы осведомиться о том же, а заодно за кирпичным чаем, аракой или жаренным на углях мясом и обменяться новостями, которые в результате распространялись по степи с поразительной быстротой. Обычно скот таким манером находили, хотя иногда животные уходили так далеко, что неделями не встречали людей. Тогда указать, где находится стадо, должен был астролог ламаистского монастыря, который также всегда помогал при родах и составлял гороскоп.

Как ни странно, астролог почти всегда справлялся и с этой задачей. Он брал у хозяина стада четыре стрелы, непременно снабженные тавром, и, поворачиваясь на четыре стороны света, выпускал их из лука вертикально вверх. Когда стрелы падали на землю, он внимательно изучал, в каком направлении они указывают, одну поднимал, садился на коня и вместе с хозяином ехал в ту сторону, куда указала эта стрела. Таким образом, следуя за стрелой, которую снова и снова пускали в воздух, они, сколь это ни удивительно, впрямь находили искомое стадо. Что за колдовство они использовали, я сказать не могу.

Особенно меня интересовало бурятское коневодство. В жизни этих кочевников лошадь играет важнейшую роль, пешего бурята просто невозможно себе представить. Мужчины, женщины, дети — все ездят верхом, если речь идет не о работе, которую можно выполнять, только сидя на пятках, например о дойке овец или кобыл. Коров редко используют как молочный скот, и доятся они, только пока их сосет теленок. Бега и ходьбы кочевник чурается так же, как и мьггья.

Часто видишь на лошади и женщин с одним или двумя детьми.

Бурятская лошадь малорослая, крепкая, с высокой холкой, короткой прямой спиной и мощным крупом, голова у нее маленькая, грива длинная и кудлатая, глаза большие, круглые, огненные. У монгольской равнинной лошади глаза другого разреза, более раскосые, спина длиннее, голова потяжелее и копыта хуже, чем у бурятской.

Бурятская лошадь создана прежде всего для гор и твердой почвы, так как степи ее родины, северные ответвления пустыни Гоби, — это сглаженные горные кряжи с очень твердым грунтом, похожие на море с высокими длинными волнами, прорезанные глубокими речными руслами, где на склонах растут кустарники и мелкие купы деревьев. На склонах произрастают также различные местные ягодники. Эти чащи служат приютом дичи и хищникам.