Настоящий столбовой почтово-караванный тракт вел через Кяхту, Ургу и Калган в Пекин; второй тракт, связывающий Россию и Китай, шел через Кобдо и Чигу-Чен в Туркестан. Только на этих трактах иностранец имел свободу передвижения. Повсюду в других местах требовалось особое разрешение китайских властей. На этих трактах имелись заезжие дворы и караван-сараи. Мой же путь лежал через монастырские пастбища, где в двух местах специально для меня разбили юрты. Способ, каким меня везли, считался особым отличием, так ездили только ширету и важные китайские чиновники, когда бывали гостями монастырей.

Аамская почта иначе называется солнечной почтой — с восходом солнца она отправляется в путь, а с закатом останавливается. Только в чрезвычайных случаях или при необходимости смазать оси делается остановка среди дня. Когда я рано утром вышел из юрты, солнце еще не взошло. Тарантас с поклажей и удобной постелью для меня был готов к отъезду, но лошади не запряжены. Передние концы оглобель были подняты на уровень конской спины, соединены примерно десятифутовой поперечиной и в таком положении — их можно было только поднять, но не опустить — закреплены на козлах. Меня попросили поудобнее устроиться в тарантасе и приготовиться к дороге. После того как г-н Моэтус, мой верный драгоман, и я улеглись на мягкие подушки, двое всадников подхватили поперечину и утвердили ее концы перед собою на седлах. По обе стороны тарантаса были прикреплены по четыре свитые из конского волоса веревки длиною футов десять-двенадцать — и вот восемь всадников взялись за них, пропустили под левой или соответственно правой голенью, а концы крепко зажали в кулаке. С первыми лучами солнца к тарантасу подошел ширету, преподнес мне на прощание длинный красный хадак, взмахнул рукой — и под взрывы смеха и веселые возгласы хои-хои! ламская почта рванула с места в карьер. Позади и рядом по степи мчалась на полном скаку целая орда мужчин, женщин и детей. Через несколько километров со всех сторон подлетели новые конники, явно поджидавшие нас. Не снижая скорости, они поменялись местами с прежним сопровождением, влекшим тарантас, так что скачка продолжалась с новыми силами и с новой быстротой.

Когда предстоит такая поездка, о ней оповещают всех кочевников, относящихся к монастырю, и они со стадами и семьями отовсюду съезжаются в те места, где поедет почта, и, как только завидят экипаж, подлетают на полном скаку, чтобы сменить усталых всадников. Каждый старается, пусть даже ненадолго, подхватить веревку или поперечину, а остальные следуют за почтой, пока лошади не устанут. Все хохочут, кричат и, наверно, подшучивают над седоками. У меня был с собой шоколад, и я угостил им всадников; от непривычного вкуса они скривились, чем явно позабавили остальных. На нас самих и на тарантас здешний народ смотрел как на диковинных обезьян в клетке. Но все шло совершенно дружелюбно и вполне мирно.

Временами, правда, было трудновато сохранять доброе настроение, когда, например, на крутом спуске всадники не могли удержать тарантас, прыскали в стороны, а неуправляемый экипаж катился вниз по склону и в конце концов останавливался в речке или в кустах. В таких случаях за дело принимался один из наших квартирмейстеров-лам, ехавших верхом; сперва он обрушивался на конников, потом просил у нас прощения за их неловкость и неумение удержать тарантас. Потом, привязав к оглоблям еще несколько веревок и зацепив ими тарантас сзади, за работу брались новые всадники, так же быстро, как скатился вниз, тарантас выбирался наверх, и путешествие продолжалось в том же темпе.

Когда солнце достигло зенита, мы подъехали к холму, где нас ждала красивая новая юрта; там жарился на углях нежный ягненок, под крышкой в европейской кастрюле варился рис, наготове стояла бутылка московской водки, а, кроме того, кумыс, арака и непременный кирпичный чай, вдобавок тибетские и китайские сласти — фрукты в меду с имбирем. Сельтерскую и лимонад мы везли с собой. Трапезничали наскоро, так как впереди было больше половины дороги. Дальнейший путь ничем не отличался от прежнего. Удивительно, что мой тарантас ни разу не отказал. Он преодолел множество скверных дорог, а путь по степи в целом был превосходен, но в таких скачках, когда экипаж порой подбрасывало на несколько футов, оси и колеса вполне могли бы рассыпаться в щепки.

Монголы обычно используют для таких поездок маленькие, легкие двуколки. Мы с Моэтусом заработали не одну шишку, однако обошлось без серьезных травм.

На закате в последних лучах солнца мы завидели вдали ламаистский город Ургу с ее храмами и дацанами, правда, ночь мы провели еще в юрте, очень удобной, доставленной на сей раз из Урги. Там меня ждали посланцы хутухты, с большим желтым хадаком и дорогим бурханом — статуэткой Будды.

После того как бурятский лекарь смазал наши шишки и ссадины какой-то киноварно-красной мазью и мы горячею водой смыли с себя пыль и грязь безумной скачки, состоялся ужин, превосходный, приготовленный на европейский манер. Нас приятно удивило, что закончился он не шампанским, а отличным мюнхенским экспортным пивом. Засим мы растянулись на мягких подушках и погрузились в сон без сновидений.

Наутро, когда взошло солнце, нас торжественно приветствовали посланцы правящего ламаистского священства. И оттого последние десять километров нам довелось проделать с большим почетом, но и с изрядными неудобствами — в парадных китайских каретах; это крьггые двухколесные повозки, без сидений, только с тюфяком, на коем почетному гостю, собственно, и надлежит восседать — по китайскому обычаю подобравши под себя ноги. Каждую из этих повозок тащил рослый крепкий мул в богатой сбруе. Высоченные колеса были вызолочены и покрыты резьбою, верх раскрашен в российские цвета, а по бокам развевались флаги с двуглавым орлом. Ламы сопровождали нас верхом на лошадях.

Молодой бурят, в прошлом студент Петербургского университета, исполнял обязанности гофмаршала и толмача; этот образованный юноша обучал хутухту европейским наукам и вел его переписку с бароном Корфом. Он-то и позаботился, чтобы помимо разносолов монгольско-бурятской кухни мы могли отведать и русские кушанья, да и баварским пивом мы были обязаны тому обстоятельству, что, будучи в Петербурге, молодой бурят сиживал в ресторане у Ляйнера за одним столом с молодыми дипломатами и усвоил, что доброе пиво можно предпочесть шампанскому.

Столица Живого Будды раскинулась на холмах. На самом высоком месте стояла обитель хутухты — длинная дворцовая постройка, видом напоминающая дацан; к ее портикам с колоннадами вели широкие открытые лестницы; к дворцу примыкал храм, где почитали Живого Будду. Приемная зала располагалась в одном из прелестных дворцовых портиков.

На окрестных холмах тоже виднелись храмы, а меж ними множество беспорядочно разбросанных домишек и юрт. Урга занимала большое пространство, и вновь прибывшим было нетрудно найти в ее пределах место для своих юрт. Не припомню, чтобы я где-либо заметил деревья и кустарники; город стоял среди степи, на зеленой траве.

Когда мы в своих парадных двухколесных каретах въехали в город, нас встретила большая красочная толпа конных и пеших, которая провожала нас до самого домика, отведенного мне под жилье.

Возле этого дома нас ожидало высокопоставленное духовное лицо — вроде кардинала, с целой свитой священнослужителей; в знак привета он преподнес мне на большом хадаке еще одну статуэтку Будды и послание хутухты. Живой Бог благодарил меня за приезд, благословлял и выражал пожелание в скором времени принять меня в своей резиденции.

В сопровождении «кардинала» я вошел в дом; снаружи безликий, внутри он был устроен по тибетско-монгольскому образцу, только посредине вместо обычной угольной жаровни была большая печь-камин с колосниковой решеткой и специальным крюком, чтобы подвешивать над огнем котелок, а два стержня, концы коих были вмурованы в стенки, давали возможность жарить мясо на вертеле. Комнаты в этом жилище отделялись друг от друга не постоянными перегородками, а всего лишь яркими расписными ширмами, украшенными великолепной резьбою. Одно из помещений, предназначенное под канцелярию, было обставлено американской мебелью. В спальне я нашел умывальник со всеми принадлежностями и мягкую постель, устроенную на монгольский манер; домашний алтарь и тот не забыли. Все было чистое и новое. Для г-на Моэтуса рядом с домом поставили удобную новую юрту, еще несколько юрт отвели моим спутникам-ламам.