Удои от этих зачастую превосходных коров, поступивших сюда из имений и монастырей всей здешней округи, были до смешного малы, не больше 3 литров на корову. Мы ежедневно получали по литру, что было очень важно для нашей малышки. Чтобы не выходить каждое утро со всей коммуной на распределение работ (при этом вечно вспыхивали склоки, потому что никто не желал делать тяжелую работу), я, по уговору с управляющим, обязался, что мы одни будем ухаживать примерно за 4 000 томатных кустов и таким же количеством табачных растений. Работы было очень много. Но благодаря добрым почвам и прежней хорошей культуре все прекрасно росло без излишней обработки. И когда однажды к нам заявилась с ревизией комиссия из Новгорода, она даже удивилась, обнаружив у нас ухоженные плантации, тогда как все вокруг — и сад, и огород — заросло сорняком.

Только благодаря содействию комиссара, тоже эстонца, который некогда председательствовал в новгородском трибунале и наводил страх на весь город, нам удалось попасть в списки тех, кто подлежал отправке на родину. Он даже пригласил нас провести у него последнюю ночь перед отъездом.

Еще до восхода солнца нам пришлось спрятаться в вагоне, так как незачем было обнаруживать местопребывание моей дочери, которая находилась в городе под надзором и якобы сбежала к мужу в Ярославль. Комиссар, конечно, не знал, что Ирена и есть та самая Космоненко.

Перед отправлением поезда ЧК устроила последнюю проверку. Я уже хотел убрать свои документы, как вдруг порыв ветра вырвал у меня из рук рабочий паспорт дочери с пометкой, что она со мной и может быть эвакуирована в Латвию. В тот миг я пришел в ужас, но потом все же решил, что Провидение и тут сделало доброе дело. В дороге Ирена заболела дизентерией, и обнаружься это, нас бы немедля ссадили с поезда. До Петербурга нам удалось скрывать сие обстоятельство. Там все едва не раскрылось, но нам опять повезло. Верховный комиссар, латыш, вычеркнул наши имена из списка пассажиров, так как мы были не русские, а курляндцы. Пришлось сойти с поезда, и таким образом мы избежали вокзального карантина, где было полным-полно всяких заразных больных. Без ухода и лечения их из бараков не выпускали.

Так один случай цеплялся за другой, и, тем не менее, мы, растерянные и беспомощные, опять застряли, на этот раз в Петербурге. Сколько добрых знакомых, которые могли бы сейчас помочь, было у меня здесь когда-то; все они исчезли из города. В конце концов, я вспомнил одну семью, которая определенно по-прежнему находилась здесь. Эти люди помогут нам. Но как до них добраться, если дочь не в силах ни шагу шагнуть? С такими вот тяжелыми мыслями мы сидели на вокзальных ступеньках, как вдруг я ощутил, что золотой мост у меня во рту разошелся. Стоило тронуть пальцем — и он оказался у меня в руке; я предложил его человеку с телегой, который проезжал мимо, и он отвез нас куда надо. Встретили нас растроганно, накормили-напоили. Добрые люди уступили нам лучшую свою комнату в благодарность за то, что некогда я спас жизнь их сыну; я и думать забыл об этом, но это была чистая правда. Дочка моя выздоровела, и пора было снова добывать разрешение и продолжать путь из Петербурга в Латвию.

Ирена прожила в Петербурге три недели — поистине чудо при драконовских проверках полиции и чекистов. Мы обязаны этим исключительно тому обстоятельству, что ее фальшивый паспорт в Новгороде унесло ветром. Иначе хозяевам определенно пришлось бы предъявить его чекистам. У них наверняка была фотография Ирены и отпечатки ее пальцев, ведь в Новгороде она была интернирована как заложница, а оттуда бесследно исчезла. Нас очень угнетало, что мы подвергаем огромному риску не только себя, но и добрых наших хозяев. Любой ценой нужно было спешно выбираться из Петербурга.

И снова наш добрый ангел-хранитель пришел на выручку. Я добился, чтобы латвийский консул в Петербурге, не спрашивая об Ирениных документах, обратился к верховному комиссару, вычеркнувшему нас из списков эвакуируемых, с ходатайством в поддержку нашего возвращения в Латвию. Располагая этим единственным документом, я отправился в пещеру дракона, который неоднократно отказывал мне в приеме. Я попробовал поймать его по дороге со службы. И тут ко мне подошел элегантный молодой чекист и приветливо поздоровался. Это был Алексей, давний лифтер из гостиницы «Франция», который много лет возил меня и частенько получал хорошие чаевые. Он так искренне обрадовался встрече и был так поражен переменой в моей наружности, что я решился в кратких словах открыть ему свое отчаянное положение. Алексей, ставший влиятельной персоной, адъютантом верховного комиссара, охотно вызвался помочь. Я передал ему послание латвийского консула, и уже на следующий день мы с разрешением комиссара сели в эшелон, идущий в Латвию. Наконец-то мы ехали на родину, в Митаву, к моей сестре Алисе Ган. При пересечении границы был поднят латвийский флаг. Все пели: «Да здравствует Латвия!». Никогда в жизни я не внимал пению и не пел сам с таким восторгом, как в этот миг избавления от большевизма.

Но как же мы изменились! Никто не узнавал меня. Моя сестра Эви по дороге вошла в наше купе и тихонько устроилась в углу, не узнав меня. Когда на вокзале я шагнул ей навстречу, она испугалась и лишь через несколько минут заключила меня в объятия.

Я все-таки сумел достичь спасительной гавани. Моя жизнь была в безопасности, но ее основы оказались подорваны. Я, конечно, мог принести некоторую пользу, помогая овдовевшей сестре управлять ее состоянием, но большевики совершенно разрушили весь мой круг деятельности. Старая Россия перестала существовать. Именно тогда, когда она начала завоевывать прочные политические позиции и открываться западноевропейской культуре, грянула война, способствовавшая подъему темных разрушительных сил. Старая Россия более не воскреснет.

Во всех бурях моей жизни я сохранил самое ценное: любовь детей, внуков, братьев, сестер и верных друзей, доверие к доброму началу в человеке и веру во всемогущество и близость Господа.

Во многих местах моего повествования я упоминал о событиях, происходивших после окончания великой войны, когда я бежал от революции через пылающую Россию. В этом странствии мне пришлось испить свою чашу до дна. Теперь, на закате дней, я вернулся в любимую страну детства — Литву и после бесконечных ударов судьбы обрел кров в исконной усадьбе Кейзерлингов, в Мальгушене, имении моей сестры.

Материального достояния у меня на склоне лет не осталось, но любви и дружбы в моей долгой, переменчивой жизни мне было отпущено так щедро, что я чувствую себя богачом. Самое ценное мое сокровище — познание близости Бога, которое укрепляло меня в опасностях и спасало в тяжкие часы от отчаяния. Об этом я рассказал в своих повестях. И если теперь решаюсь предложить их широкому, незнакомому мне кругу читателей, то делаю это, чтобы почтить память многих прекрасных людей, ушедших прежде, чем я мог сказать им спасибо.

«Я прожил бурную жизнь, полную горя и радости, успехов и неудач. Беззаботное мое детство прошло в родительском доме в Станнюне, большом литовском поместье отца, в Митаве и в разных немецких школах, затем были годы учебы в Дерпте, а после университета — служба в Петербурге, в министерстве финансов. По счастливому стечению обстоятельств еще в 1886 году — мне было тогда 25 лет — приамурский генерал-губернатор барон Андрей Николаевич Корф призвал меня к себе в Хабаровск, что на дальнем востоке Сибири, на должность чиновника для особых поручений…» — так начал Альфред Кейзерлинг «свой раздел» в «Книге Кейзерлингов» — публикации семейных хроник, вышедшей в Берлине в 1944 году (Das Buch der Keyserlinge. An der Grenze zweier Welten. Berlin: Suhrkamp Verlag, 1944). Его воспоминания дополнили и продолжили опубликованную ранее книгу «Граф Альфред Кейзерлинг рассказывает…» (Graf Alfred Keyserling erzählt… Kaunas-Leipzig: Ostverlag der Buch-hand-lung Pribacis, 1937). Только сегодня, в начале нового века, изложенные в этих двух книгах воспоминания курляндского дворянина, отдавшего несколько десятилетий своей бурной жизни исполнению обязанностей чиновника Российской империи, оказываются доступными и российскому читателю.