Престолонаследнику предстояло ехать на тарантасе до Уссури, где ожидал пароход, который доставит его вверх по Уссури и Амуру до Сретенска. На этом долгом пути было всего два города{38} — Хабаровск у слияния Уссури и Амура и Благовещенск у слияния Амура и Зеи. Эти реки образовывали границу между Китаем и Россией, теперь — между государством Маньчжоуго{39} и Советской республикой. Кроме этих двух городов, на российском берегу кое-где попадались казачьи станицы, основанные донскими и уральскими казаками. Не считая этого населения, на обширной здешней территории обитали только малочисленные аборигены, жившие охотой и рыболовством. Совсем недавно Хабаровск тоже был всего-навсего большой станицей и гарнизоном. До 1884 года Забайкалье, самая восточная часть Сибири, охватывающая пространство между Амуром, Уссури, Тихим океаном, Беринговым проливом и Северным Ледовитым океаном, относилось к Иркутскому генерал-губернаторству. Затем его выделили в самостоятельное генерал-губернаторство и первым генерал-губернатором и верховным главнокомандующим назначили барона Корфа. Он избрал Хабаровск своей резиденцией и центром административного управления. Тамошнее население насчитывало в те годы в общей сложности около 5000 человек, причем половину его составляли военные, одну треть — китайские кули, одну десятую — генералы, действительные статские советники и чиновники, а остаток — купцы и ремесленники. В Благовещенске находилась резиденция губернатора. Этот город уже лет сорок был крупнейшим гарнизоном и средоточием добычи золота в Амурской области. Размещенным там солдатам разрешалось жениться и жить с семьей. Кроме того, Благовещенск являлся штаб-квартирой Амурского казачьего войска и вторым после Владивостока центром торговли. Характеры и взгляды всех тамошних жителей тоже были хорошо известны.
От Сретенска до озера Байкал — ни много ни мало 2500 километров — цесаревичу предстояло проехать в экипаже; на этом участке защита его особы осложнялась, так как городов и поселков там было больше, а население — гуще и разнообразнее. Большой тракт вел через узкие, изрезанные распадки, через малые и большие реки, через тайгу и непроходимые дебри. Надежно обезопасить престолонаследника от покушений, выставив на этом долгом пути армейские и жандармские кордоны, невозможно, защитить его могло только само местное население. Барон Корф, стало быть, совершенно правильно оценил ситуацию и сумел убедительно доказать это и императору, и князю Барятинскому. Обоснованность недоверия Корфа к политической полиции и жандармерии подтверждается, в частности, делом Столыпина, которого полицейский агент застрелил в присутствии императора во время праздничного спектакля в киевском театре.
Все местное население встречало престолонаследника с таким восторгом, что любой — даже самый последний бродяга — с радостью отдал бы жизнь, защищая цесаревича. Единственным ненадежным элементом были политические. Значит, необходимо и их тоже привлечь к защите и таким образом обезвредить. Именно эту задачу барон Корф возложил на меня.
В Благовещенске меня ожидали двое политических; я знал их по Алгачу, и оба казались мне людьми умными и весьма энергичными. Вместе с несколькими товарищами они жили на поселении в молоканских деревнях на Зее. Молокане — сектанты, а название секты идет от слова «молоко» и связано с тем, что во время поста они, не в пример православным, пьют молоко. Священников у молокан нет, водка и курение — под запретом, а, кроме того, строго соблюдая заповедь «не убий!», они отказываются от военной службы, но хранят верность царю. Земля у них находится в неделимой семейной собственности, причем старший по возрасту пользуется как патриарх неограниченной властью. Молоканские деревни отличаются очень добротными и чистыми домами, прекрасными сельскохозяйственными угодьями и отменными лошадьми. Сами молокане в большинстве люди рослые, приятной наружности, мужчины носят длинные бороды и ходят в старинном русском платье — в высоких шапках и длинных кафтанах. В конце XVIII века они были выселены в Сибирь — как враги церкви и как враги правительства (за отказ от военной службы). Происходили они главным образом из юго-западных областей России.
Подобно немцам-колонистам в европейской России и в Сибири молокане держались совершенно особняком от прочего населения, не смешивались с оным, жили в достатке и чистоте нравов. Сибирское духовенство и местная администрация тоже относились к ним враждебно, как к сектантам; поэтому молодые молокане выполняли здесь миссию первопроходцев: вместо того чтобы осваивать земли вблизи деревень, они проникали все глубже в тайгу, подальше от соседей, чиновников и духовенства, и строили там новые деревни. Так были заселены и берега Зеи.
Жизнь политических у молокан складывалась вполне сносно, если они достойно себя вели. В них видели не арестантов, а гостей. Никакой политической пропаганде молокане, закосневшие в своих патриархально-религиозных воззрениях, не поддавались.
При первой беседе о поездке престолонаследника я заметил на лицах обоих политических некоторое удивление и недоверчивость. Только когда я полностью изложил им соображения Корфа, они уразумели, что план этот весьма оригинален и вместе с тем разумен. Можно ли его выполнить, сразу они сказать не могли. Посовещались между собой, а потом сообщили, что готовы взять это дело в свои руки, но окончательный ответ дадут мне лишь после того, как один прозондирует забайкальских товарищей, а другой — приамурских.
До прибытия цесаревича в Сретенск оставалось всего-навсего две недели. На пароходе можно было не опасаться неприятных сюрпризов; на берег же престолонаследник будет сходить только в городах, а там вполне достаточно войск и полиции, чтобы обеспечить ему защиту. В казачьих станицах, принимая депутации местных жителей, он будет под охраной казаков и собственного сопровождения, которое состояло из 10–15 кубанских лейб-казаков в ярко-алых бешметах, высоких папахах, белых башлыках, с саблями, кинжалами и поясами, украшенными серебряной насечкой. Эти казаки служили весьма импозантным фоном для престолонаследника, носившего обыкновенно голубой гетманский мундир уральского казачества.
Возложенную на меня задачу я должен был обсудить только с политическими и потому выехал из Благовещенска, не вступая в контакт с тамошним губернатором.
Обоих политических я снабдил документами, из которых явствовало, что путешествуют они по заданию генерал-губернатора и задерживать их нельзя, напротив, следует всячески содействовать их быстрому передвижению. Кроме того, мы условились о телеграфном шифре, и я выдал каждому справку, что он вправе посылать мне шифрованные телеграммы. Ведь корреспонденция политических подлежала цензуре, а рассылка шифрованных телеграмм разрешалась только особо уполномоченным чиновникам и некоторым коммерсантам, имевшим специальное разрешение, причем шифры утверждало правительство.
Я направился в Сретенск, где остановился в гостинице Микулича, знаменитом тогда заезжем дворе, выдержанном в истинно сибирском духе. Кроватей там не было, только жесткие, обтянутые клеенкой лавки. Каждый сибиряк возил с собой собственную постель: кожаные подушки, меховые и войлочные одеяла. Моя постель состояла из большого одеяла, на которое ушло восемь волчьих шкур, и была теплая, мягкая, «застрахованная» от насекомых, а потому чрезвычайно практичная. Держал гостиницу сосланный сюда в 1860-е годы польский патриот. У Микулича подавали лучшие сибирские блюда и напитки, польская и русская кухня у него тоже славились отменным качеством. Пробки от шампанского летели в потолок с раннего утра, опять-таки типично по-сибирски. Каждого проезжающего, в какое бы время суток он ни явился, хозяин потчевал бокалом шампанского, что далеко не всегда доставляло удовольствие, ведь зачастую бутылка целый день стояла откупоренная и в тепле, — но без шампанского было никак нельзя.
