В тот же день Алексеев пригласил меня к себе в спецпоезд на обед в честь великого князя Бориса Владимировича, только что прибывшего на фронт. После обеда я попросил Алексеева уделить мне несколько минут для частной беседы касательно очень важного дела, которое не терпит отлагательства. Мы прошли в его спальный вагон, одновременно служивший кабинетом. Там я передал ему доставленные нищим бумаги, которые он полагал надежно укрытыми в Порт-Артуре от чужих посягательств. Лицо его исказилось, едва он увидал документы у меня в руках, но ничего не поделаешь — пришлось подписать их в моем присутствии. «Находка эта столь значительна, что располагать ею может лишь Государь император! — вскричал он. — Если Пузанов прав, можно будет возместить все военные расходы. Я посчитаю своим долгом поставить Государя в известность, что великий князь, сам претендуя на эту находку, помешал мне исполнить мой долг и повергнуть сие сокровище к стопам Его величества. Пузанов получил бы от Государя соответствующее вознаграждение и в убытке бы не остался». Я на это не ответил ничего, только на прощание сказал, что, по моему убеждению, помыслы великого князя не менее лояльны и благородны, чем помыслы его высокопревосходительства, и в данном случае Николай Николаевич{91}, разумеется, преследует отнюдь не личную выгоду. Государю, безусловно, известно уже, чего добивается великий князь. Засим я распрощался с Мукденом и с Алексеевым. Так как поручение императрицы было исполнено и подарки розданы в полки, наутро я приказал прицепить мой вагон к санитарному поезду, шедшему во Владивосток, и поехал по железной дороге через Хабаровск и дальше пароходом вверх по Амуру через Сретенск — в Петербург. Там великий князь радостно принял от меня бумаги и очень смеялся, когда я рассказал, каким образом выудил их у Алексеева.
Мой посланец-бурят вместе с этими документами доставил от Стесселя чрезвычайно важные шифровки о положении в Порт-Артуре. В штабе живо интересовались, кто и как вынес все это из осажденного города. Но я не назвал своего тайного агента, зная его нежелание поневоле заниматься контрразведкой, ведь, по его словам, он предпочитал жить как безобидное частное лицо, продолжая ученые студии маньчжурского, китайского и японского языка. На это опасное предприятие он согласился не только из симпатии ко мне, да и вознаграждение, которое я передал ему от имени великого князя, было не главное. Лишь спустя несколько лет мне стало ясно, каковы были подлинная профессия и истинные мотивы этого своеобразного и разносторонне одаренного человека.
Вскоре после возвращения с театра военных действий я с семьей переехал в Царское Село.
Дети подрастали, а значит, нуждались в хорошем школьном образовании. До тех пор моя жена и дети жили то в Петербурге, то в Александровке, а то и в Эстляндии и Дерпте. Мне же приходилось постоянно разъезжать между Петербургом, Царским Селом и Александровкой, довольствуясь мимолетными встречами с семьей.
Общие политические брожения в народе и в чиновничестве в 1905 году требовали от меня как председателя земской управы постоянного пристального внимания к моим ответственным обязанностям, особенно оттого, что к моему земству принадлежали резиденции двора: Царское Село, Гатчина, Павловск и Красное Село. По этой причине я вынужден был отойти от большинства предприятий, в правлении которых работал.
Александровка оказалась для меня большим разочарованием. Номинально я оставался владельцем, но ведение дел и все доходы пришлось передать управляющим, которые, в конце концов, совершенно меня разорили. Все, что я там планировал и создал, было вполне жизнеспособно и весьма рентабельно, но не для меня, а для целой орды спекулянтов и головорезов, в чьи руки я угодил из-за банкротства некоего банка. Оставалось утешаться тем, что не только в самой Александровке, но и во всех ее окрестностях мною созданы долговечные культурные ценности.
Ведь я первый заложил в Царскосельском уезде поселок для горожан, превратившийся впоследствии в ухоженный дачный городок, где под фиксированные рентные платежи мелкому неимущему чиновнику предоставлялась возможность устроить себе собственный дом. Расходы на производство и перевозку строительных материалов я существенно снизил, построив связующую ветку от моего имения до Невы. Поселок расцвел, я же расстался со своим владением.
Таким образом, я почти целиком посвятил себя деятельности в земских учреждениях Царского Села, а также как уездный гласный сотрудничал в петербургском губернском земстве. Эта работа занимала все мое время. Поэтому мне было нелегко согласиться на предложение великого князя Николая Николаевича и в 1906 году снова выехать на Восток, чтобы завершить дело с его золотыми рудниками. Я предвидел, что не сумею управиться за короткое время, так как меня определенно ожидает множество трудностей. Но великий князь настаивал, чтобы этим занялся именно я, а предложенные им условия были столь выгодны, что я счел себя не вправе отказаться от его поручения, так как из-за Александровки оказался в крайне тяжелом финансовом положении. Привлекала меня и авантюрная сторона этого задания, где успех зависел только от ловкого использования удачных случайностей.
Ситуация была такова: Россия проиграла войну с Японией, а тем самым утратила престиж повсюду на Востоке, и особенно в Китае. Все, чем Россия владела на Квантунском полуострове, унаследовали японцы. Упомянутое золотое месторождение тоже находилось на территории, которую прежде контролировала Россия, а теперь — Япония, тогда как коронное право по-прежнему принадлежало Китаю. Сам великий князь в таких обстоятельствах разрабатывать месторождение не мог и выход из этой ситуации связывал с американским мультимиллионером Рокфеллером, которому намеревался передать свои права на разработку рудника. Престиж Америки в Китае, а равно и в Японии был тогда очень высок. Американец, однако, требовал, чтобы еще до заключения договора китайское правительство подтвердило права великого князя и делегировало их ему, чего до сих пор не произошло.
Моя миссия заключалась в том, чтобы добиться от китайского правительства признания существующих документов и получить разрешение на передачу всех прав американцу, а кроме того, заручиться согласием Японии на эксплуатацию рудника на ее территории. Ранее там можно было вести добычу ископаемых с санкции России, теперь — с санкции Японии.
Кроме самого Пузанова и его штейгера, присутствовавшего при открытии месторождения, а также великого князя, которому Пузанов вместе с прочими данными и анализами предоставил и точный план месторождения, никто не знал ни подробностей расположения, ни мощности жилы. Договоры с сельскими общинами тоже об этом умалчивали; конкретных указаний там не содержалось, общины просто предоставляли Пузанову право искать и добывать золото на своих территориях.
Существовала опасность, что, узнав о золотом месторождении — если оно вдобавок окажется столь значительным, как утверждал Пузанов, — японцы проигнорируют и великого князя, и американца и возьмутся за дело сами. Главное теперь — выхлопотать концессию, не выдавая секрета расположения золотых жил, поименовав только территории сельских общин, где американец будет вправе добывать золото. Иными словами, мне предстояла игра втемную, причем я вряд ли мог рассчитывать на действенную поддержку российского посланника в Пекине. Оставался американский посланник. Чтобы заручиться его поддержкой, Рокфеллер направил в Пекин одного из своих юристов, г-на Герберта Маршалла. Сообща мы должны были попытаться получить концессию, а затем по уполномочию великого князя заключить уже подготовленные с Рокфеллером договоры.
В апреле 1906 года я через Владивосток и Тяньцзинь выехал в Пекин и встретился там с г-ном Маршаллом, который оказался очень приятным и опытным в делах человеком. С китайскими властями требовалось бесконечно много времени и терпения, но и нажима сверху — иначе ничего не добьешься. Дело наше продвигалось крайне медленно. Но в итоге мы все же сумели получить от китайского правительства необходимые подписи под документами, а именно под земельными контрактами и актом о передаче прав великого князя Рокфеллеру. Его концессии на эксплуатацию Китай поставил в зависимость от санкции Японии.
