Однажды ночью в середине лета, когда народ уже готовится перегонять скотину на горные пастбища, Лейле не спалось. Мешало обычно усыплявшее тиканье часов, да и песенные баталии соловьев, рвавшие воздух в клочья, не приносили успокоения. Вся в поту и сладострастном волнении, она очнулась от дремы; ей привиделось, как они с Рустэм-беем любят друг друга среди мусульманских могил в сосновом бору. Лейла выбралась из кровати и, подойдя к окну, распахнула ставни, хотя считалось, что летом ночной воздух несет малярию. Она оперлась о подоконник и взглянула на город, резко поделенный сверхъестественно серебристым светом и чернейшей тенью. Тускло светила желтая лампа в доме Леонида-учителя, допоздна скрипевшего пером. Дурным голосом заорала кошка, ей ответила пара брехливых собак. Лейле еще никогда не было так хорошо и покойно, до холодка в животе. Она подумала, что сталось с Карделен и девушками после ее отъезда, спросила себя, скучает ли по ним, и решила, что совсем не скучает. Они были из другой жизни. «Сейчас я здесь, мой дом в этом странном, затерянном местечке», — думала Лейла. Она заправила за уши волосы и, удивляясь себе, покачала головой. Десять раз обманщица, но, похоже, судьба ей улыбнулась.
Лейла тихо вышла из комнаты и, придерживаясь за стену, направилась к спальне своего господина. Она чуть замешкалась на пороге, вглядываясь в полумрак, и подошла к оттоманке с холмом спящего тела.
Рустэм-бей вовсе не спал по тем же причинам, что не давали уснуть его наложнице. Он слышал, как отворилась дверь, уловил запах мускуса и розовой воды, всегда опережавший Лейлу, но притворился спящим. Предчувствуя, что сейчас произойдет нечто восхитительное, Рустэм не шевелился, хотя сердце бешено колотилось.
Лейла опустилась на колени, ее волосы мягко скользнули по его щеке, и она нежно прижалась к ней лицом. Рустэм чувствовал над ухом ее легкое дыхание. Лейла замерла, и он вдруг ощутил на своем лице что-то очень горячее и мокрое. Ее слеза сбежала по его щеке и спряталась в уголке рта, оставив на губах удивительный, незнакомый соленый вкус. «Почему она плачет?» — подумал Рустэм, вроде бы догадываясь о причине. Лейла подняла голову и нежно погладила его по виску.
— Мой лев! — прошептала она. — Мой лев, мой красивый лев, мой сильный, прекрасный лев!
Казалось, она шепчет заклинание, превращая Рустэма в такого зверя. Потом она нагнулась и легко поцеловала его в висок. Губы ее были теплые и мягкие.
Лейла поднялась и пропала. Рустэм на мгновенье замер, потом хотел броситься за ней, но внутренний голос подсказал, что это было бы ошибкой. Он перевернулся на спину, вспоминая ее шепот с милым выговором: «Мой лев, мой лев, мой красивый лев, мой сильный и прекрасный лев!» Радость, возникшая в животе, растеклась вниз по ногам и вверх по груди до горла. Глазам стало щекотно от сдерживаемых слез. Почему-то вспомнилась Тамара, и благодарное удивление на секунду сменилось легкой и горькой печалью, но затем мысли вновь обратились к непостижимому трепетному созданию, которое он сначала практически купил, а теперь почти завоевал. Жизнь вновь предстала внутреннему взору распутьем, и Рустэм понимал, что сам выбрал себе судьбу, не оставив пути назад. «Господин и раб, — отчего-то подумалось ему. — Господин и раб».
За окном дрозды и соловьи рассекали ночь мечами песен, а Леонид-учитель сидел в захламленной комнате и при свете вонючего фитиля писал нескончаемые страстные опусы о Свободе, Великой Идее и Великой Греции, внося свою лепту в поддержку предстоящей войны, жестокость и опустошительность коей он, подобно многим, не сумел предвидеть.
Где-то на улицах выла женщина, и те, кто не спал, вздрагивали. Одно время все полагали, что воет призрак, но, как выяснилось впоследствии, то была женщина, потерявшая всех сыновей в войнах, что год за годом вела осажденная империя. Сгинуло так много угнанных в солдатчину сыновей, что город позволял обезумевшей матери оплакивать их всех по ночам. В те дни не хватало мужчин для сбора урожая и постройки домов, некому было свататься, играть музыку на свадьбах и зачинать детей для жертвоприношения будущим войнам.
Утром Лейла закружилась в делах с энергией, какую никто из знакомых в ней и не подозревал. А дел было много. Чтобы не забыть, она держала под рукой коричневый пузырек с куриной кровью, собираясь в нужный момент предъявить доказательство вновь утраченной невинности, дабы Рустэм-бей успокоился. Лейла попросила агу не появляться на кухне, в женской половине и во дворике, сказав, что готовит к вечеру особое угощение. «Нигде так не обращаются с хозяином в собственном доме», — подумал Рустэм, поражаясь, каким покорным стал под ее опекой, однако счастливое и таинственное лицо Лейлы говорило, что потакать ей к его же пользе. Он оседлал лошадь и поехал осматривать западные поля. Филотею Лейла отправила со срочным поручением ко всем городским ребятишкам, обещав им награду. В результате Каратавук с Мехметчиком, Ибрагим, Герасим и Дросула, вконец изгваздавшись, исцарапавшись и ужарев, провели весь день на каменистом склоне холма, где, опасаясь встречи с Псом, рыскали в кустарнике и чем-то наполняли мешочки. Несколько слуг получили задание всеми правдами и неправдами скупить запас свечей у городских торговцев и чеснока у арендаторов, а остальные совершили набег на собственные огороды Рустэм-бея.
Сама Лейла захватила кухню, что поначалу вызвало недовольство повара. Этот симпатичный дородный парень был уроженцем вилайета Болу в районе озера Абант: изумительные повара появляются там как грибы после дождя, но их тотчас сманивают богачи. Повар Рустэм-бея оттрубил десять лет в ученичестве, заработал ленту и серебряные часы, и другой такой кулинар вряд ли бы сыскался на всем юго-западе. Лейла давно покорила повара своим безудержным восторгом от его готовки, и он, подобно многим, не устоял перед ее живостью и обаянием, а потому она с удивительной легкостью склонила его к своему замыслу устроить восхитительный праздник вкуса, которому поклонялись они с Рустэм-беем. Предполагалась оргия чеснока. Лейла обжарила два баклажана и, когда они стали достаточно мягкими, размяла их в лимонном соке с чесноком и оливковым маслом. Потом с теми же ингредиентами растолкла разваренный картофель, по капельке добавляя оливковое масло. Сделала салат из простокваши и огурцов с чесноком и мятой. Приготовила хумус с нутом, чтобы пробудить сладострастие, и с той же целью смешала восхитительно экзотический напиток: верблюжье молоко с медом, корицей, мускатным орехом и кардамоном. Состряпала пасту из желтой чечевицы, чтобы в дом вошли радость и смех. В каждом кубике барашка повар сделал небольшой надрез и спрятал туда зубок чеснока. Чуть обжарил их в пламени, а потом целый день томил на медленном огне в подливе из петрушки, помидоров, лука и перца. Остальные приправы она добавит в последнюю минуту, чтобы ярко чувствовался вкус. Еще повар приготовил тефтели по-смирнски и аданский шашлык. В честь Лейлы он сотворил цыпленка по-черкесски, густо сдобренного эстрагоном, гвоздикой, паприкой, грецким орехом, чесноком и ореховым маслом. Повар водрузил цыпленка на большой поднос, чтобы лежал, белый и округлый, как прекрасное лицо черкесской девы, за какую выдавала себя Лейла.
Они трудились все утро, наполняя улицу ароматами, которые притягивали нищих и заставляли прохожих исходить слюной. Потом Лейла отправилась париться в баню, дабы на коже не осталось ни крупинки грязи. Раскинувшись в одуряюще влажной духоте, она жевала мастику, чтобы дыхание стало сладким, и прикидывала, какие поэтически красивые слова произнесет, когда окажется в объятьях господина. От волнения сводило живот, и Лейла, закрыв глаза, приказывала себе успокоиться. Предстоящее не было для нее terra incognita, но хотелось, чтобы на этот раз все прошло идеально, насколько позволят Господь и провидение. После бани сомнения стихли, тревоги улеглись. Лейла столь ясно и сильно предчувствовала успех предстоящей ночи, что больше ни капли не волновалась. Но все же купила образок с женским ликом и, надеясь, что ни с кем не столкнется, заскочила в церковь Николая Угодника, чтобы подвесить к иконе Панагии Сладколобзающей. Однако в церкви была Поликсена. Она ставила свечку в чашу с песком и, увидев Лейлу, не знала что и подумать. Растерялся и город, когда поползли слухи.
