— А как вы проверите выполнение условий? — искренне удивился Рустэм-бей.

— Проверю? Я отпускаю девочек только к благородным людям, с которых беру обещание. Вам придется дать обещание. Вы ведь благородный человек?

— Разумеется.

— Даете обещание?

Рустэм-бей смешался. Странный табак и духота его одурманили.

— Повторите, пожалуйста, условия.

Двуполая Карделен повторила и спросила опять:

— Вы даете обещание?

— Даю, — сказал наконец Рустэм.

— Прекрасно. Завтра придете с пятьюдесятью тысячами пиастров и двумя носильщиками, Лейла будет собрана и готова, иншалла. Хотя, по моему опыту, она вечно всюду опаздывает.

Рустэм-бей вышел под палящее солнце и, зажмурившись, сжал бухающие виски двумя пальцами правой руки. Немного постояв, он тряхнул головой, разгоняя бессвязные мысли и впечатления, и махнул слугам с проводником, чтобы шли вперед. В душу закралось подозрение, что бесполая Карделен — скорее женоподобной мужчина, чем мужеподобная женщина, либо вообще ни то ни другое, а потом мелькнуло неприятное предчувствие: его судьба резко переменилась. Он собрал волю в кулак, готовясь встретить что бы там ни было, вернулся на лодке в Скутари и направился в мечеть «Священный источник», чтобы еще раз помолиться божеству, чьей непривычной поддержкой с недавних пор возжелал заручиться. Когда Рустэм коснулся лбом молельного коврика, возникло четкое впечатление, что никто его не слушает, и он вышел на площадь с ощущением, что отныне населяет чужую, не свою жизнь.

Рустэм-бей курит на мужской половине своего особняка и слушает часы. Он собрал их великое множество: так состоятельные люди демонстрируют свое богатство в провинции, где трудно придумать, что бы такое купить. Со временем часы тайком согласовали свой ход, и когда стихает городская суета, смолкают дрозды, в тишине почти пустого дома звучит размеренное тиканье, точно биение механического сердца, что лаконично отсчитывает истечение жизни. Когда часы бьют, дом наполняется странным, однако красивым и всякий раз новым диссонансом. Однажды Тамара попросила слуг отключить у часов бой, и тишина так угнетала Рустэма, что он встал среди ночи и с масляной лампой обошел все комнаты, возвращая часам голос.

Рустэм-бей чувствует, что жизнь поменяла русло, но ему все равно. Вопреки его рассудочности, все в Лейле кажется ему живительным и прелестным, и он сожалеет лишь о том, что его собственная сдержанность не соответствует ее жизнерадостности. Сейчас она на женской половине в восторге командует слугами: это поставить сюда, то убрать, это чуть подвинуть. Она в восторге от кровати, отвергнутой Тамарой, и ложе вновь собирают и полируют ореховым маслом, сдобренным лавандой. Лейла валяется на щедро набитых матрасах, объедается лукумом и расчесывает волосы, а когда Рустэм упрекает ее в лености, корчит лукавую гримаску и смеется:

— Я ленива? Вовсе нет, просто я ужасно люблю безделье.

Рустэм вспоминает, как пришел, согласно договоренности, к дому Карделен в сопровождении слуг и двух необыкновенно здоровых амбалов, и увидел, что узкий проулок забит горой пожитков Лейлы: ковры, разбухшие от одежды и не закрывающиеся сундуки, мешки с башмаками, туфлями и парасолями. Рустэм поразился, как ей удалось столько всего набрать. Пока Лейла хлопотала над вещами, Карделен отвела его в сторонку и очень серьезно сказала:

— Не обижайтесь на мои слова, но вы ничего не добьетесь, если будете Лейлу торопить. Дайте ей время, и она сама к вам придет, став лучшей любовницей на свете, это я обещаю. Но если вы попытаетесь форсировать события… — Она театрально содрогнулась и закатила глаза, — …случится беда. Помните, она девственница и любовница, а не жена, поэтому и относитесь к ней соответственно. Надеюсь, вы меня понимаете? Жена — это помесь рабыни с племенной кобылой, но любовница — аромат розы, пробивающийся сквозь ставни летней ночью. Считайте, что она полубожество. — Карделен взмахнула руками, изображая нечто божественное, и, помолчав, спросила: — Знаете, что труднее всего на свете?

Рустэм-бей почесал нос и ответил:

— Подкрасться к голубю.

Карделен посмотрела на него, как на сумасшедшего, и ага пояснил:

— Вечно заметит тебя и улетит.

— Понятно, — поджала губы хозяйка. — Наверное, я не разбираюсь в… деревенских вопросах. — Она выдержала эффектную паузу и продолжила: — Самое трудное на свете — научиться быть неотразимым для женщины, чтобы не приходилось гнать события, если вы меня понимаете. Хотите совет?

— Вы же все равно дадите, — буркнул Рустэм.

— Конечно, дам. Примите как неизбежное, что рано или поздно Лейла вас полюбит и отдастся вам. Это вопрос веры.

— Веры?

— О да, вера движет женщиной, как ничто другое.

Рустэм и вправду не знал, как подойти к этому деликатному моменту. Ворочаясь без сна, он вспоминает наготу Лейлы и мечтает увидеть ее снова. От желания сводит скулы, от волнения по телу бегут мурашки — такого прежде не бывало, и это тревожит. Рустэм представляет, как обладает Лейлой, и гадает, когда же произойдет вожделенное событие. Он не насильник по природе, и ему отчасти легче от того, что тела Лейлы следует дождаться как дара, но в то же время его это слегка раздражает, ибо назад пути нет, вгрохано столько денег и сил, а в результате получен товар без гарантии. Рустэм негодует, что нелепое существо, неизмеримо ниже положением, смеет с таким апломбом давать советы. Он не знает, что Карделен строго-настрого приказала Лейле не слишком затягивать с благосклонностью: «Иначе нас ждет очередной провал, можешь быть уверена, а я не собираюсь тебя снова выручать. И не забудь пузырек».

На груде пожитков стоит большая ивовая клетка, но в ней не птица, а кошка.

— Это еще что? — спрашивает Рустэм-бей.

— Кошка, — отвечает Лейла.

— Насчет кошки уговору не было.

— Это моя кошка, ее зовут Памук[45].

— На кошку я не рассчитывал, — не отступает Рустэм-бей. Он никогда не любил кошек и не понимал, какой от них толк. Их мяуканье и драки по ночам не давали спать, как пенье соловьев. — У меня живет ручная куропатка.

— Будем держать их порознь, — бодро заявляет Лейла.

— Без кошки никак нельзя, — вмешивается Карделен. Она многозначительно шевелит бровями и качает головой, посылая Рустэму знак: обида, что ее лишили кошки, сделает Лейлу несговорчивой и задержит благосклонный дар. Рустэм разглядывает животное. Белая ангорская кошка с пушистым, но тонким у основания хвостом. Один глаз желтый, другой голубой. Зверь явно возмущен, ему не нравится, что на него смотрят, он разевает пасть и шипит.

— Я не люблю кошек, — говорит оскорбленный Рустэм-бей. Однако спор проигран.

Бьют часы, а Рустэм вспоминает: они добираются до пристани и уже готовы сесть в лодку, но Лейлу вдруг охватывает паника.

— Я забыла свое лекарство! — кричит она. — Мое лекарство! Надо вернуться! Сейчас же вернуться!

— Лекарство? Ты больна? Что за лекарство?

— Мое лекарство, оно у Карделен-ханым!

— Мы купим сколько угодно лекарств, — говорит Рустэм-бей, которому не терпится уехать.

— Нет! Нет! Нет! — вопит Лейла. — Мне нужно мое лекарство! — Наблюдаются пугающие признаки истерики, вот-вот хлынут слезы.

Ни успокоить, ни урезонить ее не удается. Двое слуг, откомандированных в дом Карделен, вскоре приносят коричневый пузырек с пробкой, залитой сургучом. Рустэм-бей встряхивает его и смотрит на свет. Темная вязкая жидкость. Пузырек вручается побледневшей от волнения Лейле.

— Чем ты больна? — спрашивает Рустэм-бей.

Его совсем не радует перспектива заполучить хворую любовницу. Безгранична способность женщин валяться в постели и стонать. Лейла смотрит ему в глаза, улавливает требовательность в его голосе. Отворачивается и говорит:

— Женские дела. Пустяки. Пройдет.

— Женские дела, — поежившись, повторяет Рустэм-бей.