— Невозможно.

— Пожалуйста, спроси его.

Слугу впечатлила настойчивость просьбы, в которой слышалась мольба, близкая к отчаянию, он замешкался в дверях, и тут за его плечом показался Левон, уже одетый ко сну.

— Что происходит? — строго спросил он. — Кто так поздно?

— Горожанин, — ответил слуга.

Константин шагнул вперед:

— Это я. Мне нужно с тобой поговорить.

Увидев своего обидчика, Левон вздрогнул и отступил.

— Я не желаю с тобой разговаривать. Прошу, уходи.

Константин, будто не слыша, спросил:

— Как ты? Я тебя шибко поранил?

— Болит сильно, не вздохнуть. Не понимаю, как ты можешь после этого заявляться сюда. Другой бы со стыда сгорел.

— Я горю, — потупившись, признался Константин. Он помолчал и взглянул на аптекаря: — Ты не предатель, я знаю. Зря я там наговорил разного.

— Зная вашу бедность, я подешевле взял с твоей жены за лекарство, — сухо сказал Левон. — И вот как ты отплатил!

— Я понимаю, понимаю, эфенди.

— Уже очень поздно. Ты опять пьяный?

— Конечно. Я всегда пьяный, потому к тебе и пришел.

— Можешь строить из себя посмешище, но распускаться до зверства — совсем другое дело, — презрительно сказал Левон.

— Я пьяный, потому что всегда пьяный. — Константин пытался собраться с мыслями.

— Это всем известно.

— А пьяный я всегда, потому что вечно пью.

— Логично.

— А пью я, потому что зубы.

— Зубы?

— Да, эфенди. Потому что зубы.

— Извини, я не понимаю.

Константин похлопал себя по лицу:

— Зубы. Болят. Ужасно. И днем, и ночью. Всю жизнь мучаюсь. Ни минуты покоя. Все из-за них.

Казалось, он сейчас разрыдается от жалости к себе. Левон вдруг подумал, как неверно порой люди понимают других.

— Зубная боль — пытка для всего человечества, — задумчиво сказал он. — Не будь ее, насколько милее стала бы жизнь.

— Я подумывал о смерти, но ведь это грех.

— И поэтому ты пьешь?

Константин с несчастным видом покивал.

— Пьешь, чтобы заглушить боль? — уточнил Левон.

— И потому я вечно пьяный, живу в нищете, жена с дочерью меня ненавидят, а все другие презирают.

— Так что ж ты молчал? Почему не объяснил никому?

— Я мужчина. Должен терпеть боль и не жаловаться.

— Нужно вырвать. Ты знаешь, какой зуб болит?

— Вся голова раскалывается, отдает в уши и глотку. Я не знаю, какой болит. Может, и все. Есть не могу, поэтому скорее напиваюсь, а зуборвач денег стоит. Он всегда берет плату вперед, а я пьяный, и он понимает, что у меня ни гроша. Тупик.

— Зубодеры — самые бессердечные люди, — сказал армянин. — Опий пробовал? У меня есть, очень помогает.

— Денег нет.

— Хотя тоже не выход. Можно пристраститься и сойти с ума. В психушках полно таких. Некоторым людям я отказываюсь продавать опий, говорю, кончился. Не будь я таким щепетильным, стал бы богачом.

— Ему обязательно тут стоять? — Константин кивнул на слугу. — Уши развесил! Мало мне позору?

— Если он уйдет, ему придется оставить фонарь и тыркаться в темноте, ища постель. Если же он заберет фонарь, в темноте останемся мы с тобой.

— Чего-то я не въеду, — сказал Константин. — Я же пьяный.

— Ладно, я окажу тебе любезность, хоть ты этого не заслуживаешь.

— Любезность?

— Да, любезность. Я заплачу, чтобы тебе вырвали зуб.

— Дашь мне денег? После того, что я натворил? — Константин не верил своим ушам.

— Нет, денег я тебе не дам, ты их непременно пропьешь. Вот как мы поступим: когда в следующий раз из Телмессоса придет зубодер, я пошлю за тобой слугу. Деньги я отдам лекарю, и он вырвет гнилой зуб. Боль пройдет, и ты, возможно, сократишься с пьянкой.

Константин жалобно спросил:

— А сейчас выпить не найдется, Левон-эфенди? Глоточек бы водки. Мне нужно.

— Стой здесь, — сказал аптекарь и, забрав лампу, скрылся в доме.

В отсутствие хозяина слуга поделился:

— На его месте я бы тебе глотку перерезал.

— Пошел на хрен! — ответил Константин. — Если б не темень, я бы тебе башку оторвал.

— Козел! — презрительно сказал слуга.

Не застав этого обмена любезностями, Левон вернулся с бутылкой, наполовину полной янтарной жидкостью. На этикетке с птицей, отдаленно похожей на куропатку, было что-то написано иностранными буквами. Покачиваясь, Константин недоверчиво разглядывал бутылку.

— Это спиртное?

— Да, называется «виски». Пока нет зубодера, это лучшее из возможных лекарств от зубной боли.

— Лучше водки?

— Думаю, да. Если правильно пользоваться, на пару дней от боли избавишься. Я купил это в Смирне за большие деньги. Его привезли из Шотландии, это такая страна франков, где-то далеко на севере. — Левон неопределенно махнул в северном направлении. — Так далеко, что там ужасный холод. Говорят, в Шотландии охотники иногда просто собирают с деревьев птиц, у которых ночью лапы примерзли к веткам, люди там необычайно волосатые, так им теплее, а у женщин подмышками дополнительные груди. Там делают этот напиток, чтобы лечить зубную боль и другие хвори.

— Дополнительные груди? Ничего себе! — Константин открыл бутылку и понюхал. — Пахнет хорошо.

— Надо вот как: сделать глоток и полоскать. Сначала будет очень больно. Тогда подержи во рту, а потом снова гоняй туда-сюда, туда-сюда, сколько сможешь, и продолжай, пока не понадобится с кем-то заговорить. Тогда глотай.

Константин последовал совету и сделал добрый глоток. Хозяин и слуга с интересом наблюдали. Вначале лицо страдальца перекосилось от пронизывающей боли, но затем он ощутил, что панацея действует. Константин взмахнул бутылкой и, восторженно потыкав в нее пальцем, попытался что-то промычать, но Левон его остановил:

— Молчи. Просто полощи.

— Нгы-ы-ы, — сказал Константин.

— Надеюсь, домой доберешься. Я иду спать. Спокойной тебе ночи.

— Нгы-ы-ы, — повторил грек, гоняя во рту виски и прощально размахивая бутылкой.

Закрыв дверь, слуга сказал:

— А я бы, хозяин, ему глотку бы перервал.

— Не сомневаюсь, — буркнул аптекарь. — Но вообще-то он просто несчастный человек. Вылечит он зубы или нет, водка скоро его прикончит, и в землю ляжет еще один никчемный бедняк, о котором никто не пожалеет. И греки вряд ли выкопают его кости, чтобы омыть вином. — Левон покачал головой. — На свете слишком много горя… А я только что отдал ценнейшее лекарство, редкое, как пуховая коза. Наверное, я свихнулся.

Решив последовать собственным предписаниям, Мустафа Кемаль уходит из политики. Он будет солдатом, только и всего. Мустафа переходит в учебный полк 3-й армии, и поначалу его новомодные критические идеи встречают сопротивление офицеров старой закалки, но курсантам нравятся его толковые объяснения и способность быть как огурчик по утрам после ночных кутежей. Адъютант-майор Мустафа Кемаль пренебрежителен ко всем, кто старше его чином.

Немцы делятся с оттоманами военным опытом, но Кемаль их не любит и не доверяет им. Впрочем, он признает, что они прекрасные солдаты, и старается взять от них как можно больше. Мустафа переводит военный справочник генерала Лицмана и производит впечатление на маршала фон дер Гольца, когда тот прибывает наблюдать за учениями по плану, который разработал Кемаль. Все больше учений проходит под его командованием. Если он ими не руководит, то готовит собственные планы и приказы, а потом сравнивает с теми, что применялись. На разборах учений он безжалостен в критике и въедлив в деталях.

Мустафа по-прежнему досаждает начальству, и его ставят командовать полком в надежде, что на практике великий теоретик сядет в лужу. Во время албанского восстания Кемаль разрабатывает план захвата ключевого перевала, и перевал берут без единой потери. Мятеж подавлен. На праздничном обеде в Салониках Мустафа Кемаль пророчит: настанет время не османской, но турецкой армии, которая спасет нацию. Он говорит полковнику фон Андертену, что турецкая армия выполнит свой долг, лишь когда вытащит страну из отсталости.