— Не очень.

Сущая правда: до его дома оставалось всего несколько ярдов. Первым шел Сома, товарищи Джафета полунесли-полутащили своего упившегося друга по Аллее. Ничего странного. На Аллее каждую ночь Карнавал.

Вот и вышибала у входа в таверну, вот они поднялись по ступенькам, вот пропели двери «Впусти меня! Впусти меня!», и наконец все втиснулись в его маленькую квартирку.

— Ну вот, — произнес Сова, указав на огромную раковину, которую установил сам Сома, чтобы легче было мыть кисточки. Кисти… где же его кисти, карандаши, где его записи к семинару по комплексности?

— А где полотенца, Сома?

— Что? А, сейчас достану.

Сома засуетился, вытащил полотенца, расставил стулья и табуреты. Все остальные молчали. Он протянул полотенца Джафету и спросил:

— Он что-то не то съел?

Джафет пожал плечами:

— Можно сказать и так, съел и давным-давно. Совы не просто числа, они еще состоят из костей, кожи и мяса. Он сам себя уничтожает. В твою раковину сейчас смываются нули и единицы.

Крупный воин — а разве он был крупным? — тщедушный мужчина, с которого сейчас падали опалы, произнес:

— У нас осталось несколько минут. Весь город заполонили Сыщики. Я оставил в себе только то, что слишком глубоко для их маленьких умишек, но уже задействована вся сфера, а дальше будет еще хуже. Дайте мне… — Он повернул голову, и его снова вырвало, прямо в большую раковину. — До гимна осталось всего несколько минут.

Джафет встал так, чтобы Сома не видел Сову, и кивнул на рисунки, висящие на стене.

— Твои?

Голубоглазый юноша подошел к раковине и помог Сове опуститься на пол. Сома посмотрел на картины.

— Да, в основном мои. Некоторые я выменял.

Джафет внимательно изучал один набросок углем, портрет.

— А это что такое?

На рисунке был изображен высокий худощавый молодой человек, старомодно одетый; он опирался на какую-то машину или что-то вроде того и пристально смотрел на зрителя. Сома не помнил, кто автор портрета, но догадывался, что это такое.

— Это карикатура. Я иногда рисую такие вот, во время Выборных Кампаний. Для провинциалов, которые приезжают в город, чтобы голосовать. Наверное, кто-то заказал свой портрет, а потом так и не пришел за ним.

И он вспомнил, как пытался вспомнить. Вспомнил, как просил руку помнить, когда голова уже забудет.

— Я… что такое вы со мной сделали? — спросил Сома.

Щеки у него были мокрыми, он хотел верить, что это слезы.

Сова с трудом пробовал подняться на ноги. С неба раздался звон колокола, Сова сказал:

— Пора, Джафет. Времени больше нет.

— Еще одну минуту, — бросил кроу. — Что мы с тобой сделали, говоришь? Ты… А раз уж начал вспоминать, попробуй вспомни еще одну вещь. Ты сам все это выбрал! Вы все сами все это выбрали!

Джафет был вне себя. Даже если бы Сома решил ему что-нибудь ответить, он все равно ничего не услышал бы, потому что в этот самый момент все кентуккийцы надели свои потешные наушники. К большому удивлению Сомы они натянули точно такие же наушники и на него.

Когда они въехали в лабиринт улиц, ведущих к Аллее Печатников, Дженни наконец-то удалось уговорить машину успокоиться и прекратить заунывный плач. Добирались они до города очень долго, потому что машина пыталась свернуть на все попадающиеся им небольшие дороги, которые вели на север, ездила кругами, один раз даже собралась было заехать на свалку, но их прогнали оттуда жуки-мусорщики. Во время гимна Дженни отстукивала такт пальцами и с большим усилием выдавливала из себя слова, а машина продолжала поиски — она даже не делала вид, что танцует.

Дженни все больше и больше поражалась, какая же удивительная ей попалась машина. Ей и раньше доводилось встречать машины, преданные своим хозяевам; встречала она и очень умные машины, почти такие же умные, как жуки-мусорщики, но, как ни странно, два этих качества никогда не уживались вместе. «Машины делятся на собак и кошек», — говаривал ее Учитель, объясняя этот феномен. Это было частью формального процесса обучения, принятого в Штате Добровольцев.

Машина уже второй квартал ползла вслед за жуком-мусорщиком, который вел себя немного странно. Дженни даже не сразу поняла, что они едут за жуком; только когда машина повернула в сторону, противоположную той, куда они направлялись.

Жук казался огромным, он медленно катил по улице Коммерции, раскачиваясь из стороны в сторону и явно не обращая никакого внимания на светофоры, которые возбужденно роились вокруг его головы.

— Послушай, машина, давай лучше свернем в другую сторону. Бродячие жуки это уже слишком, даже для Дорожного Патруля штата. Если он сам не придет в норму, придется вызывать Командора из Парфенона. — Иногда Дженни снились кошмары, в них всегда фигурировали Командоры.

Машина не слушала, хотя обычно была очень внимательной; сейчас она следила лишь за жуком и старалась не отставать от него. Дженни заметила, что жук остановился около одного из ресторанов и задняя стенка у него открылась. Из расщелины между грудной клеткой и головой появились антенны-мусородетекторы, но тут на улицу выскочил владелец ресторана и ударил по антеннам метлой.

— Убирайся! — закричал он, а лицо его побагровело от злости. — Я уже дважды тебе говорил! Ты собираешь здесь мусор по четвергам! Убирайся! Я уже пожаловался твоему начальству!

Вдоль по улице эхом разнесся голос жука:

— Нет мусора? Отлично, отлично. — Жук удовлетворенно вздохнул, но у Дженни не было времени оценить его радость.

Машина прибавила скорость, и девушка закрыла глаза — она Думала, что сейчас произойдет столкновение. Машина остановилась в нескольких дюймах от жука, заглянула в его пустое чрево и тоже вздохнула, но это был совсем иной вздох, вздох разочарования.

— Поехали, машина, — принялась уговаривать ее Дженни. — Он уже, должно быть, дома. Поехали домой, хорошо?

Машина просигналила и аккуратно развернулась. С улицы Коммерции они двинулись на одну из маленьких боковых улочек, поднялись по виадуку, взмывшему ввысь над Фермерским рынком. Дженни заметила в темнеющем небе какое-то движение и сказала:

— Наверняка велосипеды Дорожного Патруля. Выслеживают твоего жука.

На самом верху моста-виадука Дженни выглянула из окна и посмотрела вниз на рыночное столпотворение. В нескольких местах шла оживленная торговля. Догадавшись, в чем дело, Дженни попросила машину остановиться и даже присвистнула от удивления.

— Ой! Обезьяна! — выкрикнула она. — Несколько свеклин сюда наверх!

Дженни обожала свеклу.

сигналы из центра города… доклады о беспорядках… рекомендации… увеличивают количество людей, которые наблюдают и предсказывают… выслать командора… биологическая конструкция низшего вида… экстрапараметрическая… призвать власти…

— Странно, что я не знаю, что это такое, правда, друзья? — С тех пор, как они вышли на улицу, Сома уже раз пять повторял одну и ту же фразу. — Церковная улица. Церковь. Вы когда-нибудь слышали это слово раньше?

— Нет, — ответил голубоглазый юноша.

Чем дальше на запад они продвигались по Церковной улице, тем молчаливее становились кентуккийцы. Улица была длинной и широкой, но рассчитанной лишь на пешеходов, машины появлялись здесь только в случае крайней необходимости. Скорее даже не улица, а длинный и узкий парк; по обе стороны стояли низкие серые здания правительства. Сейчас в лучах заходящего солнца они приобрели грифельно-сланцевый оттенок.

Солнце садится. Вот почему на бульваре столько народа, так всегда бывает по вечерам. Солнце садится все ниже и ниже, вот оно исчезло за Парфеноном. В тот самый момент, когда диск светила скрылся за зданием песчаного цвета, сама по себе засияла Великая Соляная Скала и озарила белое пространство вокруг Парфенона.

Скала изобиловала полезными ископаемыми (именно она питала Законодателей и медведей), но исходящий от нее белый свет был стерильным. Сома заметил, что по мере приближения к Скале лица воинов-кроу бледнели все больше и больше. Его работа была потрясающей и становилась все более поразительной по мере того, как одна за другой все дисциплины находили свое место в мета-архитектуре науки. Декан его факультета написал статью совместно с экспертом по, как ни странно, скотоводству.