В конце концов Меттерних добился своего. В Шатильо – не на Сене был открыт конгресс. Император Александр неохотно согласился на это и дал своему уполномоченному графу Разумовскому тайную инструкцию не заключать мира без особого разрешения. В этом он совпал со своим великим соперником. Наполеон поступил в том же роде. Он не дал вовсе никаких полномочий своему представителю, герцогу Виченцкому…

При таких условиях открылся этот конгресс» на всякий случай», между тем как военные действия продолжали идти своим порядком.

Блюхер положил им удачное начало.

По узкой дороге медленно двигался отряд всадников. Слева тянулся густой лес, а справа болотистые луга, покрытые талым снегом. Падал снег пополам с дождем, и дул пронзительный ветер. Вся даль казалась завешенной мутной серой пеленой. Дорога постепенно поднималась на холмы. Солдаты кутались в легкие серые плащи. Усталые лошади тяжело ступали по глубокому тающему снегу. Впереди ехал молодой офицер. В этом офицере с суровым, обветренным лицом, с мрачно нахмуренными бровями над холодными проницательными глазами с трудом можно было узнать изящного любезного виконта Жана де Соберсе, частого гостя старого князя Бахтеева. Он много перенес со времени своего бегства из России со стариком Дюмоном. Дюмон поселился в Париже, а виконт стал в ряды армии. Охваченный общим энтузиазмом Франции, доходившим до того, что завороженные своим императором французы искренно считали его поход в Россию победоносным, Соберсе сперва глубоко верил в победу императора. Первые успехи подтверждали эту уверенность. Первый удар нанес Кульм, а дальше день за днем исчезала эта уверенность. Трепетавшие недавно перед императором государи Германии уже искали случая изменить ему и после лейпцигского погрома оставили его… Неприятель уже во Франции… Недавние союзники и вассалы, как новые гунны, истребляют все на своем пути, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков, поджигая и грабя мирные деревни. И только те не запятнали себя насилиями и разбоями, кто, казалось, имел больше всех оснований совершать их, мстя за свою родину. Только русские войска не считали своими врагами мирное и безоружное население.

Бешенство и отчаяние охватывали душу Соберсе. Он предчувствовал уже погибель Франции. Он хорошо знал силы Франции и силы всей Европы, ополчившейся на нее, чтобы надеяться на победу, несмотря на весь гений императора… Истощенный двадцатилетней гигантской и победоносной войной, народ уже не мог оказать того сопротивления вооруженной Европе, которое двадцать лет тому назад удивляло мир… Соберсе уже видел страшные следы, оставляемые за собой немецкими полчищами, особенно прусскими войсками Силезской армии фельдмаршала Блюхера. Но и имя Соберсе становилось известным прусским гусарам. Не раз среди их кровавого торжества в каком‑нибудь беззащитном местечке он падал, как гром, им на голову. И его суд был короток. Ни один насильник не находил у него пощады.

Соберсе совершил глубокую разведку вдоль Ажуйского леса. Растрепав армию Блюхера, Наполеон занял своими главными силами позиции от Бриенна до Ла – Ротьера между путями, ведущими на Париж по долинам Сены и Марны.

Неприятельские колонны двигались до такой степени беспорядочно и безо всякого плана, что не было возможности предвидеть их направление. Наполеон был в недоумении. Недостаток кавалерии и непроходимые дороги чрезвычайно затрудняли разведку. Появление самого Наполеона у Бриенна, в свою очередь, тоже было совершенно неожиданно для союзников. Шварценберг сейчас же растерялся и принял самое пагубное решение – выжидать. Если бы ему предоставили полную свободу действий, то, несмотря на чудовищную несоизмеримость сил, дело союзников было бы проиграно, Главная армия была бы уничтожена по частям и отброшена за Рейн, и Наполеон мог бы диктовать условия мира. Поставленные на втором плане, русские генералы доходили чуть не до открытого неповиновения, видя неминуемую гибель русских под командой пруссаков и австрийцев. Наконец в действия австрийского фельдмаршала вмешался Александр и в бурную ночь приехал в главную квартиру князя в Бар – сюр – Об; с его приездом было решено начать наступление.

Отряд Соберсе осторожно продвигался вперед. Они ехали уже довольно долго в полной тишине, когда услышали с юга из‑за холмов совсем близко частые ружейные выстрелы. Отряд понесся на выстрелы. Доскакав до крутого подъема, Соберсе остановил отряд и, велев спешиться двоим егерям, отправил их на разведку, а сам остановился у подножия холма. Выстрелы затихли, и снова наступила тишина. Разведчики исчезли в густом орешнике, покрывавшем холм.

Соберсе закурил трубку, слез с лошади и сел у дороги на пень. После Лейпцигского сражения он все время чувствовал себя словно подавленным. Его разум и его воображение не могли справиться с тем страшным поворотом судьбы, который совершился в последние полтора года.

Но Соберсе знал и чувствовал одно: что в славе или величии, поражении или победе, в горе или счастии он никогда не оставит своего императора.

Разведчики скоро вернулись и привели с собой мальчика лет десяти. Они нашли его горько плачущим в чаще орешника. Немцы в деревне. Бедный мальчик дрожал. Немцы вошли в деревню. Их офицеры заняли дом господина кюре. Потом они вывели господина кюре на улицу и расстреляли его у стены церкви. Потом солдаты бросились по домам, беспорядочно стреляя, требуя денег и вина… Ворвались и к ним в дом. Отца ударили прикладом по голове, мать потащили за волосы в погреб…

– Как звать тебя? – спросил Соберсе.

– Жак, господин капитан, – ответил мальчик, плача.

– Не плачь, Жак, – со странной улыбкой сказал Соберсе. – Мы утешим тебя; ты, наверное, знаешь, как можно подойти к деревне незаметно со стороны Ажуйского леса.

Мальчик радостно закивал головой.

– О, господин капитан, – восторженно сказал он, и его глаза высохли, – я знаю дорогу. Я выведу вас к самому дому господина кюре из леса. Но, – добавил ребенок серьезно, оглядываясь, – вас мало, господин капитан, их не меньше ста.

– Ну, что ж? – улыбнулся Соберсе. – Разве ты думаешь, что один драгун не стоит четырех немцев?

Раздирающие душу крики неслись почти из каждого дома. Безнадежная, но отчаянная борьба происходила во дворах и на единственной улице деревни. Старики и подростки с голыми руками набрасывались на хорошо вооруженных немцев, защищая своих жен и дочерей. Через выбитые рамы немецкие солдаты выбрасывали убогий крестьянский скарб. Разбивали сундуки, вспарывали тюфяки, ища денег. Из погребов выкатывали бочонки сидра и холодного вина, ловили домашнюю птицу, закалывали поросят и телят. И вдруг неожиданно, покрывая на мгновение отчаянные вопли, пронесся грозовой крик:

– Вперед! Смерть разбойникам!

И французские конные егеря бурей ворвались с двух сторон в деревню. В одно мгновение находившиеся на улице немцы были изрублены. Спрыгнув с коней, егеря бросились по дворам. Обезумевшие, застигнутые врасплох немцы гибли, не успевая оказать сопротивления, под бешеными ударами сабель. Кто успевал, бросал оружие и поднимал руки вверх, но разбирать не было времени. С тремя человеками Соберсе ворвался в дом кюре. Недалеко от крыльца с раскинутыми руками лежал труп старого кюре. Седые волосы его были в крови и грязи, но лицо, спокойное и ясное, с полуоткрытыми глазами, было обращено к небу…

Двое немецких офицеров едва успели вскочить.

– Сдавайтесь! – закричал Соберсе, поднимая саблю.

Вместо ответа раздался выстрел, но в ту же минуту выстреливший немец упал с разрубленной головой.

Другой попытался выскочить в окно, но был схвачен. Его толстое лицо с низким лбом, обрамленным жесткими рыжими волосами, с щетинистыми усами, имело выражение трусливой злобы. Два егеря не очень деликатно держали его за руки.

– Кто вы такой? – резко спросил Соберсе.

– Я поручик Рейх, – ответил немец, – это единственное, что я скажу вам, больше я не отвечу ни на один вопрос.