В одиннадцать часов вступила в Париж через Понтенскую заставу в голове кортежа русская и прусская легкая гвардейская кавалерия, за ней следовал Александр с Фридрихом и князем Шварценбергом, сопровождаемые тысячной свитой генералов и офицеров всех наций. Целое море золотых и серебряных мундиров.

Встреча была гениально инсценирована Талейраном и его партией – сторонниками Бурбонов. Всюду виднелись бурбонские белые кокарды, белые перевязи на рукавах. Слышались крики:

«Vive Alexandre! Vivent les Bourbons! Vive Louis XVIII!»

Все это производило впечатление истинной народной преданности старой династии… Но внимательные наблюдатели видели за этими кокардами и крикунами на первом плане молчаливые толпы народа, угрюмые и только любопытные взгляды… За свитой государевой мерно отбивали шаг русские и австрийские гренадеры, а за ними – гвардейская пехота и сверкающие ряды кирасирских дивизий. Парижане, напуганные рассказами о русских» татарах», были искренно и глубоко благодарны императору за то, что он пощадил Париж. Было уже известно, что только благодаря ему Блюхеру не удалось предать разгрому прекрасную столицу Франции. Сам Блюхер, к своему великому сожалению, не мог принять участия в торжественном въезде. Последствия его грязной, необузданной жизни в последнее время сказались. С самого Краона он был болен и не мог сесть на лошадь.

Александр в вицмундире Кавалергардского полка, с восторженным, помолодевшим лицом, с лучистой улыбкой и большими мечтательными глазами был прекрасен.

– Где русский царь? – слышалось в толпе.

Ехавший впереди государя во главе лейб – казаков офицер торопливо кричал непрерывно направо и налево: «Cheval blanc, panadr blanc».

Кортеж торжественно двигался через Сен – Жерменское предместье к Елисейским полям. Достигнув Елисейских полей, государи остановились и пропустили мимо себя войска церемониальным маршем. Александр с гордостью смотрел на блестящий вид своей гвардии, забывая в этот миг, каких трудов стоило одеть к этому параду самую незначительную часть его полков и что остальные, почти босые, оборванные, были оставлены за валами Парижа, чтобы не портить общего впечатления. Оборванные герои угрюмо и завистливо смотрели издали на башни города и думали свою думу о родной стороне…

В то время как по пути следования кортежа всюду виднелись белые кокарды, на остальных улицах и в предместьях то там, то здесь взвивались трехцветные флаги и слышались крики: «A bas les Bourbons! Vive l'empereur! Vive le roi de Rome!«На площади Согласия, где некогда пала голова Людовика XVI, уличные мальчишки нашли какую‑то собаку и, обвесив ее всю белыми кокардами и улюлюкая, гоняли по всей площади. Небольшой конный отряд молодых аристократов – роялистов, выехавший на площадь, раскидывая в толпу белые кокарды с криками: «Vive Louis XVIII! A bas le tyran!» – был обращен в позорное бегство камнями, свистками, угрожающими криками.

Талейран, не желая выпускать из своих цепких рук императора Александра, сумел искусно пустить слух, которому поверили, что Тюильрийский дворец минирован, и, воспользовавшись всеобщей тревогой, предложил к услугам императора свой дворец. Государь принял его гостеприимство, и в тот же день дворец Талейрана наполнился роялистами, якобы представителями Франции…

Пятый драгунский, принимавший участие в торжественном въезде в числе конных гвардейских полков, расположился на Елисейских полях.

Весь вечер парижане толпились перед русскими. Они с любопытством дикарей рассматривали русских варваров и удивлялись их веселости и добродушию. Еще больше удивлялись парижане самому устройству лагеря. Сено служило постелью солдатам. Пуки соломы на соединенных копьях, приставленных к деревьям, образовывали род кровли, и под этой кровлей, словно во дворце, с довольным видом сидели и лежали солдаты. Пылали костры, над ними на шомполах висели котелки и варилась пища. Кое – где виднелись белые палатки офицеров.

В одной из таких палаток устроились и Левон с Данилой Ивановичем, а рядом с ними Гриша с Зарницыным. Настал вечер, теплый весенний вечер… Улицы огромного города пустели. Взволнованный всем пережитым, Левон не мог и подумать о сне. То же настроение владело и Новиковым. Они вышли из палатки и медленно направились по опустевшим улицам. Они так полны были впечатлений, что не находили слов и шли молча, как во сне. Огни в домах погасли. После тревожных последних дней Париж в первый раз заснул спокойным сном.

– Смотри, – прервал молчание Новиков, – это Тюильрийский дворец.

Друзья остановились. С глубоким волнением смотрели они на этот знаменитый дворец, теперь мрачный и покинутый, дворец, бывший в течение более двух столетий свидетелем величия и падения, трагедий и комедий, в буквальном смысле. Роскошные празднества двух Генрихов, короля Солнца и Людовика bien‑aime, трагедия последнего короля Франции, комедии» колкого» Бомарше и чествование Вольтера. По этим мраморным ступеням легкими шагами взбегали фаворитки минувших дворов, на эти ступени тяжело ложилась железная стопа северного титана, робкими шагами всходила по ним, как по ступеням эшафота, последняя королева Франции, держа в руке дрожащую руку маленького плачущего дофина. И только три дня тому назад покинула эти стены жена нового цезаря, унося с собой плачущего римского короля, чей титул теперь уже начинал казаться насмешкой!..

И теперь у ворот этого дворца и в его дворе русские часовые, русский караул! Какая игра судьбы!

– Боже мой! – говорил Левон, когда они снова пошли по тихим улицам, – свидетелями каких событий мы были! Какие чудовищные перевороты!.. И сколько здесь славы, величия и свободы, и как темна, печальна и угнетена наша родина.

– Да, – отозвался Новиков, – и чтобы спасти их свободу, благосостояние, довольство, мы, истекая кровью, прошли три тысячи верст и счастливы, что гвардии удалось явиться сегодня в столице мира в новых мундирах! Но, кажется, мы неудачно спасали чужую свободу. Кажется, мы спасли не ее, а тех, кто мечтает погубить ее – Фридриха и Бурбонов.

– Вопрос о возвращении Бурбонов еще не решен, – заметил Левон.

Новиков пожал плечами.

– Поверь, что оберегатели тронов никого не признают, кроме них, – ответил он.

Они незаметно дошли до Пале – Рояля и тут убедились, что Париж не спит, что его сердце сильно бьется. И сад, и галереи были переполнены народом. Никогда ничего подобного ни Новиков, ни Левон не видели, и то, что смутно представлялось им, когда они читали о революционных собраниях, показалось им бледной копией действительности. Они были ошеломлены и оглушены этими свободными, страстными речами и переходили от группы к группе. Но они не могли не заметить, что, узнавая их мундиры, к ним относились с удивительной вежливостью и предупредительностью. Толпа везде давала им дорогу и пропускала вперед.

Высокий, длинноволосый молодой человек, размахивая круглой шляпой, призывал всех истинных республиканцев стать под знамена свободы и требовать республики! Он призывал кровавые тени Марата и Робеспьера, говорил о равенстве и братстве, В другой группе господин в синем фраке с белой перевязью на левой реке прославлял Бурбонов, почти после каждой фразы крича охрипшим голосом: «Vive les Bourbons! Vive le roi Louis XVIII!«Ему шикали и свистели. Императорский карабинер, с седыми усами, с ленточкой Почетного Легиона, с одной рукой, кричал о победах императора и призывал к верности ему и грозил его врагам! Окружавшая его толпа восторженно аплодировала и ревела: «Vive l'empereur!»

Шум стоял невообразимый.

– О, какое счастье жить в свободной стране! – прошептал Левон, сжимая руку Новикову.

– Подожди, – усмехнулся он, – дай время сесть на трон Людовику.

Пробираясь в толпе, друзья дошли до гостеприимно раскрытых дверей кафе, откуда неслись восторженные звуки» Марсельезы».

– Зайдем, – предложил Левон.

Едва они переступили порог, как их встретили восторженные возгласы: «Vive la Russie! Vive Alexandre!«Друзья сняли кивера и громко крикнули: