— Я не могу больше терпеть этого! Из-за тебя слишком много хлопот.

Мать зажимает рот рукой. Джой думает, что сейчас ее стошнит, но она разворачивается, выходит из кухни, захлопывает за собой дверь и бежит по садовой дорожке.

Медведь лежит на столе и глядит на Джой одним глазом.

— Куда она пошла, как ты думаешь? — спрашивает она, но он все еще не может говорить.

Она выбегает из ворот. Скоро стемнеет. Все стало коричневатого, мертвого цвета — папоротники, трава, ветви. Теперь, когда листья опали, стал виден коттедж. Предки папы когда-то жили в нем. Однажды он бросит работу и построит на его месте турбазу, чтобы люди могли приезжать в Буррен и смотреть на бабочек и цветы.

Джой пробегает мимо него, но вдруг останавливается. Что-то шевельнулось за ветками. Она возвращается и пролазит сквозь живую изгородь. Мать стоит на коленях в траве. Она сцепила руки, словно статуя Девы Марии в церкви.

— Мама, — шепчет Джой.

Мать поднимает голову. По ее щекам текут слезы. Джой забывает о жжении в лице, о Медведе. Она думает только о том, как сильно любит мать.

— Извини, Джой. Мне так жаль…

Мать протягивает руки, и Джой бежит к ней. Она чуть не сбивает мать на землю, потому что та до сих пор стоит на коленях. Ее синее платье перепачкано травой и землей.

— Не записывай мое имя в Судебную книгу! — плачет Джой. — Я не хочу, чтобы Бог знал, что я говорила плохие слова.

— Я ему не скажу. — Мама снова всхлипывает и шепчет: — Ты не должна сюда приходить. Это опасно! Обними меня, поцелуй меня, люби меня.

Они хоронят Медведя на цветочной клумбе под кухонным окном. Мать поет «Ближе, Господи, к Тебе».

— Ты был хорошим и добрым медведем. Покойся с миром!

Летом мать посадит розовый куст на его могиле, и Джой будет вспоминать Медведя каждый раз, когда роза будет цвести. Джой не успевает расстроиться, потому что на следующий день Митч Моран подъезжает к их дому с чем-то особенным, что он подготовил для нее.

— Его только что забрали от матери, — говорит он. — И он твой, если хочешь. Мириам говорила, что ты похоронила медведя.

Щенок лежит в корзине на заднем сиденье. Когда он видит Джой, то тут же вскакивает и начинает царапать окно. Он черный и маленький, как пятнышко. Так Джой и будет его называть.

— Можно мне его оставить, мама? Можно? — кричит она.

Мать кивает и открывает заднюю дверь.

Джой потрясена: какая она симпатичная, когда улыбается!

Наступило новое тысячелетие. Несмотря на страшные предсказания, самолеты не падали с неба, микроволновки не взрывались, тостеры не горели. Компьютеры тоже не дали сбой и не привели к краху мировой экономики.

Карла жила в спокойной обстановке, которую не хотела менять. Она вставала каждое утро в одно и то же время и работала до обеда. Потом она час отвечала на электронные письма, уточняла детали с человеком, чьи мемуары обрабатывала, и говорила по телефону с Фрэнком. Следующие два часа она работала на ноутбуке, а после шла в спортзал или бассейн.

Офисные здания обступали ее дом со всех сторон. Стеклянные жужжащие ульи. С балкона она наблюдала за мужчинами и женщинами в офисах. Она завидовала им, но при этом знала, что возненавидела бы закрытое пространство, сплетни за кофе, скуку последних рабочих минут. Но насколько лучше ей было в этой добровольной изоляции, в переписывании жизни других людей?

Фрэнк публиковал скандальные книги, мемуары, с которыми больше никто не хотел иметь дела. Готовясь выполнять очередной заказ, Карла знакомилась с автором и рукописью, и ее охватывал страх. Истории, с которыми она сталкивалась, были такими страшными, такими личными… Как она вообще смеет вторгаться в них? Постепенно, практически незаметно, она становилась на место автора. Это было удобное место. Месяцами она впитывала его эмоции и мысли, видела мир его глазами. При этом она чувствовала, что с каждой книгой теряет частичку себя. Она стала настоящим писателем-призраком, эфемерным и бесплотным. Когда книги были уже готовы, проверены и сданы в печать, когда было слишком поздно что-то менять, она медленно и неохотно возвращалась в реальность.

Однажды утром она проснулась после ночи, проведенной в компании с Лиззи Kapp, и попыталась осознать эту реальность. Но тут тишину разорвал звонок телефона.

— Карла, можно задать тебе личный вопрос? — спросила Джанет.

— Если я смогу найти свою голову, то смогу и ответить, — простонала Карла.

Но Джанет была не в настроении шутить. Сочувствовать она тоже не собиралась.

— Что ты делаешь со своей жизнью? — спросила она.

— Например, не лезу в чужие дела.

— Но не тогда, когда во всех газетах твое лицо. Отец просто в ужасе. И, должна сказать, не в первый раз.

— О чем ты?

— Ты видела сегодняшние газеты?

— Нет. Я спала, когда ты позвонила.

— Я удивлена, что ты вообще легла спать. Почему ты постоянно привлекаешь к себе внимание газетчиков? И всегда не в лучшем свете.

— Я бы особо не беспокоилась по этому поводу, мама. Я давно поняла, что сегодняшние газеты очень хорошо укладывать в мусорное ведро завтра.

— Тебе они не понравятся, — предупредила Джанет. — И я искренне надеюсь, что Фрэнк Стонтон не лежит сейчас рядом с тобой и не слушает наш разговор.

— Что?

— Ты слышала.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь!

— Тогда я советую тебе побыстрее купить газету.

Модель «Ожидания» Карла Келли и одиозный издатель Фрэнк Стонтон уединились в клубе «Кимз Кейв»…

Вернувшись в квартиру и отшвырнув солнцезащитные очки, Карла простонала и снова повалилась на кровать. Она уставилась на потолок и попыталась спроецировать прошлую ночь на его белую поверхность. Она не помнила, чтобы ее фотографировали. Но это было не главное. Фрэнк Стонтон… Она поежилась и укрылась пуховым одеялом. Он был последним человеком, которого она ожидала встретить в ночном клубе. Теперь она вспомнила, что он, похоже, был удивлен не меньше. Его сопровождала одна из авторов. Карла пыталась вспомнить ее имя, что-то американское. Саманта, нет, Саванна. Точно, это была американская писательница по имени Саванна, которая приехала продвигать свою книгу в Ирландии. Она много говорила о постмодернизме, и Карла от нее не отставала, хотя не имела ни малейшего понятия о том, что они обсуждали. Лиззи Kapp потащила Фрэнка на танцпол.

Он танцевал сдержанно, только двигая плечами. Карла помнила, как на его лице выражение легкого недоумения сменилось страхом, когда танец Лиззи стал более раскованным. Саванна продолжала говорить об объективности, нигилизме и деконструкции. Она согласилась с Карлой, что Роберт Гарднер был настоящим постмодернистским дерьмом из-за того, что родил сына, точнее, не сам родил, который гоже будет постмодернистским.

— Это все сука Шарон, которая забеременела от него и теперь празднует победу. Конечно, не прямо сейчас, потому что они на другом конце света, но это не меняет того факта, что нее мужики ублюдки. Кроме Фрэнка, который просто душка и хорош в постели, — сказала Карла только для того, чтобы увидеть реакцию Саванны.

Когда он вернулся за столик, Саванна сказала:

— Я так понимаю, ты настоящий жеребец, Фрэнк. Карла поставила тебе пятерку.

Фрэнк нагнулся к Карле и сказал вежливым, четким голосом:

— Я думаю, мне стоит отвезти тебя домой.

Карла помнила поездку в такси. Саванна и Фрэнк вышли возле отеля «Уэстбери». Ну, может, Саванна не совсем шла… Фрэнк помог Карле войти в лифт. Когда двери лифта за ними закрылись, она отключилась. Утром она почти ничего не помнила. Как много мозговых клеток она погубила накануне? Вероятно, миллиарды.

Она вынырнула из-под одеяла, когда снова зазвонил телефон.

Лиззи убедила ее, что она ничего плохого не делала: на столах не танцевала и в диск-жокея туфлями не швыряла.

— А как же Фрэнк? — не успокаивалась Карла. — Что я с ним делала?