Мертв Адонаис. Мысль преображала

Все, что любил он: облик, запах, цвет.

Заря на горизонте задрожала:

Сквозь волосы в слезах закапал свет,

Которым прежде был весь мир согрет:

Гром скорбно застонал среди тумана,

Рыдают ветры дикие в ответ,

Летая по вселенной неустанно,

И в беспокойном сне просторы океана.

Затеряно среди безгласных гор,

Его напев беззвучно вспоминая,

Тоскует эхо; звонкий птичий хор,

Песнь дровосеков, музыка лесная, —

Все без ответа; нимфа как больная

Без этих губ, которые милей

Тех, по которым плакала немая,

Став тенью звуков; и среди полей,

И в дебрях только всхлип в ответ природе всей.

Скорбит весна, и падают бутоны,

Подобно листьям осени сухим.

Почиет мрачный год под эти стоны,

Покинутый возлюбленным своим.

Был Фебом Гиацинт не так любим,

Не так Нарцисс любим самим собою,

Как он любим обоими. Над ним

Завяли обделенные судьбою.

Не запах, нет, печаль над пажитью любою.

Не так скорбит, рыданьем тронув лес,

Душа мелодий скорбных, Филомела;

Не так скорбит орлица, дочь небес,

Где некому летать легко и смело,

Когда гнездо навеки опустело,

Как, Адонаис, о тебе скорбит

Твой Альбион теперь, когда взлетела

Душа твоя испуганно в зенит,

И проклят каин тот, которым ты убит.

Ушла зима, но не уходит горе,

Хотя повсюду веянье тепла,

И ветры и потоки в дружном хоре;

Проснулся муравей, жужжит пчела,

И ласточка-певунья весела,

Щебечут птицы в каждом перелеске,

В дубраве мшистым гнездам нет числа,

И ящерка скользит в зеленом блеске,

И змеи по весне как золотые всплески.

Через холмы, дубравы и моря

Из недр земных, как воды ключевые,

С тех пор, как первая взошла заря

И, возвещая сдвиги вековые,

Над хаосом вознесся Бог впервые,

Жизнь хлещет, и, в нее погружены,

Приветливы светила кочевые,

И все стихии в чаянье весны

Облагорожены и преображены.

И под землей, почуяв дух отрадный,

Дразня червя, глотающего прах,

Цветами труп дохнул в могиле смрадной,

Как будто звездный свет живет в цветах,

И смерть благоухает на устах;

Нет смерти, только смертный ум встревожен

И за себя испытывает страх;

И должен меч распасться прежде ножен,

Слепою молнией внезапно уничтожен.

Так, значит, все, что мы любили в нем,

То, что любых сокровищ драгоценней,

Похищено одним жестоким днем,

Который смертен сам на этой сцене?

А кто же мы? В кровопролитной смене

Актеры или зрители? В долгу

У смерти жизнь: чем зеленей, тем тленней.

Всех встречных губит время на бегу,

Подобно самому свирепому врагу.

Нет, никогда ему не пробудиться!

«Откликнись, мать бездетная! Рыдай! —

Взывает скорбь. — Какая боль гнездится

В груди твоей! Слезам пролиться дай! —

Его страдание перестрадай!»

«Воспрянь!» — донесся хор немых отзвучий

С мольбой мечтаний в безутешный рай,

И, памятью терзаемая жгучей,

Она воспрянула в своей тоске могучей.

Воспрянула, как на востоке ночь,

Которая землею завладела,

Когда, гонимый, улетает прочь

Осенний день, как дух, покинув тело,

И, словно труп, земля похолодела.

Так скорбный страх Уранию настиг,

И мгла распространилась без предела,

И путь угрюмый безнадежно дик

Туда, где в темноте сияет мертвый лик.

Покинула Эдем свой потаенный

И, в мире не найдя другой тропы,

Вступила в этот город непреклонный,

Где сталь, где камень, где сердца толпы

Ей ранили незримые стопы;

За нежность языки и мысли мстили,

Исподтишка язвили, как шипы,

И капли крови, сёстры красных лилий,

Цветами вечными бесплодный путь мостили.

Как будто в склепе строгий судия,

При ней, всевластной, смерть сама смутилась

И покраснела до небытия;

И, кажется, дыханье возвратилось

К нему на губы, так что засветилась

Жизнь бледная… «Побудь! Повремени,

Чтобы во тьме звезда не закатилась!» —

Урания вскричала, — и они

Со смертью ласковой одни в ее тени.

«Ответь! Заговори со мною снова!

Хоть поцелуем только мне ответь!

Пусть будет поцелуй короче слова,

В пустой груди твоя частица впредь —

Для памяти достаточная снедь,

Мой Адонаис, если в этом склепе

С тобою не дано мне умереть,

Хотя не жаль мне всех великолепий

И время для меня подобно вечной цепи.