На протяжении полутора веков, нас разделяющих, поэзия английского романтизма в оценке читателей и критики несколько раз пересматривалась. Перечитывались заново старые строки, проверялись факты биографий, перебирались даже и счета за стирку. Были периоды «падений», условных, провозглашаемых новоявленными диктаторами литературных мнений, у которых не только стихи, но даже наружность поэтов-романтиков, в особенности Байрона, вызывала озлобленные нападки [4]. В этом была своя последовательность, та самая, о которой когда еще сказал Пушкин в связи с утратой мемуаров Байрона: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям всемогущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!» Пушкинский ответ на это ясен и вечно-верен: «Врете, подлецы: он мал и мерзок не так, как вы, — иначе». В пушкинском словаре «толпа» или «чернь», как известно, не в самом деле множество людское, не народ, — это те, кто мнит себя выше толпы и ради того, чтобы сколько-нибудь возвыситься, пытается подогнать великанов поэзии под свою мерку. Но великаны остаются великанами. Если был некогда в их строках истинный поэтический огонь, он сохраняет силу на века и горит все там же, на высотах поэзии.
Книга, которую открывает сейчас читатель, представляет лучшие образцы английской романтической лирики в прежних, классических, проверенных временем, и новых переводах. ВИЛЬЯМ БЛЕЙК ПОЭМЫ КНИГА ТЭЛЬ Перевод А. Сергеева [5] Девиз Тэли: Кто лучше знает, Орел или Крот, Что мир подземный таит? Вместил ли Мудрость серебряный бич И Любовь — золотой сосуд? I Все дщери Мнеты Серафима [6]пляшут и лучатся, Все, кроме младшей: бледная, спешит растаять в тайне, Увянуть утром и не ждать губительного дня; Витает нежный плач ее над струями Адоны [7]И тихо ниспадает в травы, как роса рассвета: — Весна, зачем ты губишь, увядая, словно лотос, Детей своих, рожденных для улыбок и объятий? О, кто я? Тэль — как радуга, как перистое облачко, Как отраженье в зеркале, как тень на водной глади, Как греза детства, как улыбка на устах младенца, Как жалобы голубки, как текучий день, как песня. Ах, тихо бы улечься мне, и голову склонить, И тихо смертным сном уснуть, и тихо слушать голос Того, кто и в вечерний час не оставляет сад. Фиалка из долины отвечала милой деве: — Я чуть заметна и дышу среди смиренных трав; Так водянист и слаб мой стебелек, что золотая Страшится бабочка присесть на хрупкий мой цветок. Но тот, кто улыбается с небес, меня лелеет, И сходит в дол, и надо мною простирает руку, И каждый утром говорит: «Ликуй, моя фиалка, Новорожденная краса полян и ручейков, — Тебя оденет свет зари и напитает манна; Когда ж тебя расплавит летний зной, ты расцветешь В лучах бессмертья». Так со мной. А Тэли можно ль плакать? Владычице просторов Хара [8]должно ли вздыхать? — Сказала и умолкла и сквозь слезы улыбнулась. Тэль отвечала ей: — О дева дольней тишины, Ты предаешься тем, кто не способен домогаться Любви твоей, застенчивым, безгласным, утомленным; Твое дыханье — пища для невинного ягненка, Ты улыбаешься ему, когда он тянет губы К тебе, и исцеляешь их от всякого вреда. Своим благоуханием ты оживляешь травы, И даришь чистый мед пчеле и молоко корове, И укрощаешь пышущего пламенем коня. А Тэль — как облачко, я вспыхнула в лучах рассвета И на жемчужной глади исчезаю без следа. Фиалка отвечала ей: — Спроси, царица Хара, У Облачка, зачем оно сверкает ранним утром И расточает яркую красу под влажным ветром. О Облачко, замри на миг перед очами Тэли! Спустилось к Тэли Облачко, потупилась Фиалка И залила заботливым дыханьем мирный луг. II — О Облачко, — сказала Тэль, — открой мне, отчего Не жалуешься ты, что через час должно растаять? Ах, Тэль — как ты, и мне судьба исчезнуть без следа, Но я скорблю, хоть жалобам моим никто не внемлет. Тут обратилось Облачко в живое существо И засияло в воздухе перед очами Тэли: — О дева, знай, что мы стадами пьем из золотого Потока, где коней своих переменяет Лувах [9]. Так не страшись, что я с зарей исчезну без следа, — Погибнет молодость моя, но я десятикратно Умножу жизнь любви, покоя и святых восторгов. Когда проглянет Солнце, я к цветам благоуханным Незримо прилечу и ясноокую росу, Коленопреклоненную рыдающую деву, Уговорю принять меня в прозрачный свой шатер; И вместе мы поднимемся и в золотом согласье Пойдем поить по всем полянам нежные цветы. — Так вот какое ты, о Облачко! А я другая: В просторах Хара слышу я цветов благоуханье, Но я цветов не напою, я слышу птичье пенье, Но птиц не накормлю — они себя накормят сами. Ах, Тэль ничто не веселит! Мне суждено увянуть. И после скажут обо мне: «Она жила без пользы Иль, может, только для того, чтоб накормить червей». Но покачало Облачко воздушной головою: — О дочь небес, велики благодать твоя и польза: Ты можешь накормить червей! Узнай, что все живое Живет не только для себя. Не бойся и послушай, Как плачет слабый червь, ютящийся в немой земле. Ползи же, червь, сюда, к своей тоскующей царице! — Приполз убогий червь и приподнялся у Фиалки, А Облачко поплыло дальше, к горестной Росе. вернуться Отмечено крупнейшим нашим специалистом по английской литературы, доктором филологических наук А. А. Елистратовой в связи с попытками лидера англо-американского модернизма Т.-С. Элиота просто третировать Байрона. См. А. А. Елистратова. Наследие английского романтизма и современность. М., АН СССР, 1966, с. 265.. (Ред.). вернуться Книга Тэль. — Отпечатана самим Блейком в 1789 году, известны более поздние оттиски. Всего сохранилось восемнадцать экземпляров книги. «Книга Тэль» — первая из «Пророческих поэм», изданная Блейком. «Книга Тэль» иногда толкуется как элегия, написанная Блейком в память о его мертворожденной дочери: Тэль символизирует нерожденную душу, посетившую бренный мир и тотчас же вернувшуюся назад, в царство душ (см. последнюю строку поэмы). По другому толкованию, героиня поэмы-девушка, которая вот-вот перейдет из возраста Невинности в возраст Опыта; в таком случае «Книга Тэль» представляет собой вариацию на тему «Комуса» Джона Мильтона. Соответственно, основные образы поэмы символизируют следующее: Фиалка— фантазию или, и по другому толкованию, невинность героини; Облако— юность или плодотворящее начало; Глинаи Червь— материнство и отрочество (мать и ее дитя). вернуться Мнета Серафим— по другим экземплярам: «Мне Серафим» (Мнета — анаграмма имени «Афина»); в «Пророческих поэмах» — охранительница искусства; более вероятно, что в данном случае перед нами искаженное «Бне Серафим», имя, встречающееся в «Оккультной философии» Агриппы (II, XXII) и обозначающее ангелов Венеры, то есть духов, приводящих в движение названную планету. вернуться Адона— река, своим названием напоминающая реку Адонис, на которой сириянки ежегодно оплакивают Таммуза в «Потерянном Рае» Мильтона (I, 450). вернуться Хар— придуманный самим Блейком сложный символический образ: в поэме «Тириэль» обрисован как гора, ныне, живущая в долине; Поэзия и Христианство, пришедшие в упадок: родитель человечества (аналог Адама). Просторы Хара— здесь: страна первоначальной невинности, наподобие земного рая. вернуться Лувах— имя, произведенное, вероятно, от английского «Lover» (любящий) — князь любви и страсти, включая и ненависть; обращение Луваха в ненависть служит в одной из поэм Блейка аллегорией воплощения Христа; упомянут в настоящей поэме впервые, в дальнейшем его животными являются не кони, а быки. |
