27 Зачем же ты покинул торный путь, Мой нежный сын, в своей мятежной вере Осмелившись до срока посягнуть На змея ненасытного в пещере? Возрос бы ты, как месяц в горней сфере, Копье-насмешку и зеркальный щит, Щит мудрости обрел бы, так что звери Бежали бы, как в ужасе бежит Олень от них самих, чудовищных на вид. 28 Голодный волк, отважный лишь в погоне, Крикливый вран, который трупам рад, Гриф, зоркий страж бесчисленных агоний, Жестоких победителей собрат, Который на крылах разносит смрад, Спешили скрыться, стоило герою Лук натянуть, смеясь, и супостат, Напуганный недетскою игрою, В смятении пяту лизал ему порою. 29 С восходом солнце ясное царит, И в ласковых лучах плодятся гады. Закат — кончина всех эфемерид, И пламенеют в небе мириады Бессмертных звезд, и люди свету рады, Когда восходит гений ради них, В пути своем не ведая преграды; Поник — и больше нет роев земных; Лишь родичи его среди пространств ночных». 30 Шли пастухи с гирляндами сухими, Волшебные одежды разорвав; Паломник Вечности пришел с другими, Столь рано в жизни восторжествовав; В своем небесном нимбе величав, Облек он песню сумрачным покровом, Как молнию среди глухих дубрав; В Ирландии рожден, в краю суровом, Нежнейший лирик шел с певучим скорбным зовом. 31 Как призрак бледный в сборище людском, Как туча в миг прощанья с небосклоном, Когда последний отдаленный гром Тревожит землю похоронным звоном, Был тот, кто зваться мог бы Актеоном, Увидев обнаженные красы Самой природы вопреки законам; С тех пор несутся годы, как часы, И мысли гонятся за ним, как злые псы. 32 Как барс в роскошном царственном движенье, Дух некий дивный, словно красоту Любовь снедает; мощь в изнеможенье, И этот миг ему невмоготу; Так меркнет свет, впадая в темноту; Надломлена волна; и на востоке Смеется солнце, жизнь губя в цвету; Дождь высох в небесах, скудеют соки, И тлеет в сердце смерть, но пламенеют щеки. 33 Увенчанный фиалками пришел, Хотя венок его поблек в тумане. Тирс, весь в плюще росистом, не тяжел, Но трепетал он в этой слабой длани, Как сердце вопреки смертельной ране. Не глядя на попутчиков иных, Пришел последний в этом скорбном клане; Так, раненный, на пастбищах лесных Олень сторонится оленей остальных. 34 Не требуя других примет и знаков, Услышав этот неумолчный стон, Все поняли: над мертвецом заплакав, Свою судьбу оплакивает он. Мучительный, непостижимый тон! «Кто ты?» — вздохнула мать. В ответ ни слова, И только лоб высокий обнажен, Откуда вновь закапать кровь готова, Как с Каинова лба и как со лба Христова. 35 Чей нежный вздох над мертвым приглушен? Чей лоб замаскирован черной тканью? Как будто самый грустный приглашен, Чтоб монумент подвергся нареканью. И если места больше нет стенанью В груди Того, чья мудрая мечта Учила кротко жертвенному знанью, Да будут сомкнуты мои уста: Он сердцем жертвовал, и жертва принята. 36 Дерзнувший опоить отраду нашу, Убийца, разве только был он глух, Когда подлил отравы в эту чашу, Свой собственный обкрадывая слух, Червь безымянный, ибо певчий дух Заранее смиряет злобу мира, И тех Заворожив, кто сердцем сух; И сдавлен вой в груди пустой и сирой, Когда безвременно осиротела лира. 37 Ославленный в бесславии своем! Живи, не бойся! Не раздавят гада. Позором упивайся день за днем. Страшнее казни для тебя пощада, Когда самим собой остаться надо, Разбрызгав ядовитую слюну, И ты стыдишься собственного смрада, Запятнанный, пятнаешь всю страну И, как побитый пес, влачишь свою вину. 38 Нет, мы не будем плакать! Наш любимый От коршунов прожорливых вдали. Спит или бодрствует неистребимый, Недосягаем дух для здешней тли. Тебе не оторваться от земли; Он, чистый, взмыл в свой пламень первородный, Откуда светочи произошли; Он там сияет, вечный и свободный, Твой чадный стыд покрыт золой твоей холодной. 39 Не умер он; он только превозмог Сон жизни, сон, в котором истязаем Мы все самих себя среди тревог; Сражаться с привиденьями дерзаем, Ничтонеуязвимое пронзаем Ножом духовным; это мы гнием Здесь, в нашем затхлом склепе; исчезаем, Терзаемые страхом день за днем. Надежды-черви нас готовы съесть живьем. |
