— Да, — улыбнулся Сайрес, — и вдвоем вы непобедимы. — Он протянул руку и коснулся щеки Никки. — Знаешь, Никки, лучшей дочери, чем ты, и желать нельзя.

— Ах, папочка!

Сайрес подумал, что надо теперь же рассказать ей о золоте, иначе будет поздно, но решил подождать, пока Эмили не уйдет спать. Он не хотел, чтобы кто-то, кроме Никки, знал его тайну.

Успокаивающий травяной настой вскоре подействовал, и Сайрес крепко уснул, как Эмили и надеялась. А ночью снова поднялся ветер и воздух опять наполнился цветочной пыльцой и пылью, губительной для больных легких.

Никки дремала на стуле подле отцовской постели, как вдруг ее разбудили хрипы и судорожный кашель. Она тут же поняла, в чем дело, и схватила за плечо Питера, который дремал напротив нее.

— Беги за тетей Эмили! Быстро!

Не успела она сделать последний знак, как Питер уже исчез за дверью. А Никки охватила паника. Она бешено замахала веером, гоня воздух в легкие Сайреса. Он вдруг открыл глаза.

— Никки, — прохрипел он, — я… не успел… Леви… надо…

— Молчи, пап, молчи. Береги дыхание.

— Скажи… Леви… северо-восточный угол… в комнате Питера…

— Папа, пожалуйста, не трать дыхание! Сайрес, собрав последние силы, сел и судорожно стиснул руки Никки.

— Нет! Это… важно! Скажи… Леви…

Это отчаянное усилие наконец заставило Никки понять, что отец старается сказать ей что-то очень важное, что-то, что для него важнее собственной жизни.

— Ты о чем, папа?

— Нет… времени… ты… скажи… Леви…

— Папа, он не вернется! — отчаянно выпалила она.

— Обещай!

— Ладно, ладно, я скажу ему. Только, пожалуйста, молчи теперь.

Никки почти обезумела от страха. Какая разница, что там нужно сказать Леви! Жизнь отца важнее!

Сайрес опустился на подушки, видимо, удовлетворенный ее ответом.

— Он… вернется… Он… дал… мне… слово…

И он закрыл глаза и сосредоточился на дыхании.

Он так и не открыл их. Всю эту долгую-долгую ночь Эмили, Никки и Питер отчаянно боролись за его жизнь. Эмили перепробовала все известные ей средства, чтобы помочь ему, но он словно ускользал от них, уходил все дальше, дальше, дальше… Наконец, в тот миг, когда солнце показалось над горизонтом, он испустил последний мучительный вздох и застыл. Наступила тишина. И все трое не испытали в ту минуту ни горя, ни утраты — лишь великое облегчение оттого, что Сайрес наконец-то отмучился.

— Прах есть и в прах обратишься, — бубнил местный священник.

Никки было тяжело стоять и слушать этот бесцветный монотонный голос…

Влажная земля из могильной ямы лежала рядом с маленьким холмиком с надписью «Джон Чендлер». А сегодня и Сайрес Чендлер должен был упокоиться в каменистой земле бок о бок со своим сыном, умершим во младенчестве. Где-то рядом тихо журчал Ивовый ручей — он почти пересох от засухи. И пахло не разнотравьем, как всегда бывало в эту пору, а пылью и полынью.

Никки вяло прикидывала, долго ли еще священник собирается держать на солнцепеке кучку людей, одетых в траур. Никки было ужасно жарко в чужом платье, по груди у нее струился пот. У тети Эмили нашлось запасное черное платье, и оно пришлось Никки как раз впору. Никки знала, что ей положено плакать, но у нее не осталось ни слез, ни боли — лишь ощущение ужасающей пустоты. Тетя Эмили ткнула ее в бок. Никки очнулась и обнаружила, что священник наконец-то закончил. Она наклонилась, взяла горсть земли и бросила ее вниз, на сосновый гроб.

Друзья и соседи проходили мимо нее, выражая соболезнования.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь… Слава Богу, он избавился от страданий… Мне будет не хватать его… — Люди произносили пустые, ненужные слова, потому что им было совершенно нечего сказать. Народу вроде было немного, но казалось, что им не будет конца. И вот перед ней молча остановился последний из провожающих.

Никки посмотрела в льдисто-голубые глаза Германа Лоувелла, и у нее мороз пробежал по коже. Она впервые осознала, что теперь лишь они с Питером стоят на пути у Лоувелла. Ему нужен Ивовый ручей. Он мял в руках шляпу, на скулах перекатывались желваки. Вот сейчас возьмет и потребует, чтобы они с Питером собрались и уехали!

Наконец он нарушил молчание. И его слова поразили Никки.

— Мы с Сайресом не всегда ладили, но он был чертовски хороший человек. Его смерть — утрата для всех нас.

Никки лишь ошарашенно посмотрела ему вслед.

Слава Богу, наконец-то этот день подошел к концу. Поминки кончились, со стола убрали. Со священником, гробовщиком и могильщиком расплатились, соболезнующие гости разъехались по домам. Все домашние сидели за столом на кухне и неловко молчали, не зная, что теперь делать.

— Тетя Эмили… — Никки смущенно теребила оборку на платье. Она ужасно стеснялась просить об этом, но ночевать одной в опустевшем доме… — Вам с Лианой, наверно, тесно вдвоем в той комнате. Папина комната… то есть… в общем, может, вам там будет удобнее?

— Да что ты, нам и так… — начала было тетя Эмили, но заметила разочарование, появившееся в глазах племянницы, и тут же переменила тон: — Хотя ты права, так в самом деле будет лучше. Лиана ужасно храпит.

— Ну, мама!

— Извини, милочка, но это правда. — Эмили снова обернулась к Никки с Питером и сделала печальное лицо: — Представляете, однажды мы взяли жильца, так он тут же съехал: не выдержал шума.

Судя по тому, как блеснули глаза Лианы, это была старая семейная шутка.

— Да нет, на самом деле он сбежал, как только попробовал мамину стряпню. Она в первый же день пожарила на завтрак гренки. К ужину он уже не вернулся.

— Нет-нет! Он сам сказал, что съезжает из-за того, что ты храпишь. Уверял, что ему через три стены и то слышно.

Питер внимательно следил за беседой, но слово «храпит» ему было незнакомо.

«Что делает Лиана?» — спросил он у Никки.

Никки несколькими жестами объяснила ему, что Лиана во сне производит такие громкие звуки, что их слышно даже сквозь стену.

Питер немного поразмыслил и замахал руками в ответ.

— Он говорит, — переводила Никки, — что жилец, должно быть, съехал из-за гренок. Он говорит, что он спит в соседней комнате и не слышит никакого шума.

При этом лицо у Питера было совершенно бесстрастное.

Женщины уставились на него — на лице у всех трех было одно и то же ошарашенное выражение. Потом несмело хихикнули. Потом разразились хохотом. И вот уже все четверо покатывались со смеху, стряхивая с себя тоску и уныние. Не то чтобы шутка Питера была такой уж смешной — они просто нашли повод для смеха и враз ожили и повеселели.

Никки отодвинула свой стул и потянулась.

— Тетя Эмили, я пойду переоденусь да помогу вам перенести вещи.

Тяжко было убирать в старый сундук вещи Сайреса. Но Лиана и Эмили помогли ей. К тому времени как Питер управился с работой по хозяйству, они уже переселили Эмили на новое место, и жизнь снова пошла своим чередом, уже без Сайреса.

Поздно вечером Никки легла в постель. Наконец-то она уснет спокойно — впервые за эти дни. Глаза у Никки уже слипались, как вдруг у нее промелькнула странная мысль: в ужасных событиях последних дней был и свой плюс: она почти ни разу не вспомнила Леви Кентрелла.

Когда Лиана прибежала на поле, Никки снова окучивала бобы. Она похолодела, бросила тяпку и побежала ей навстречу.

— Что случилось?

— Приехал мистер Лоувелл, хочет с тобой поговорить. Мама сейчас поит его кофе и занимает болтовней, но, по-моему, он явился не с дружеским визитом.

Никки стало нехорошо. Вот оно. Она знала, что так случится, только не знала когда. И тут ей вспомнились слова Сайреса: «Вдвоем вы непобедимы».

— Слушай, — сказала она Лиане, — Питер чистит канаву на той стороне ручья. Сбегай-ка позови его. Я тебе покажу знаки, чтобы ты могла объяснить ему, в чем дело.

— Я знала, что ты захочешь позвать его, так что я уже упражнялась по дороге. По-моему, я знаю почти все нужные знаки.