А тут еще президент СССР затеял игру с Союзным договором. «Зажатый в угол различными политическими силами, он выдвинул идею нового Союзного договора. И сумел выиграть время».[189] Но эта была пиррова победа. За обещания предоставить больше свобод республиканским «князьям», была куплена их лояльность президенту Союза. Купили на время. Как потом оказалось, на очень малое время. Однако этот договор и породил новые проблемы во взаимоотношениях между республиками. Именно он и стал формальным поводом к созданию ГКЧП.

1.14.3. Прогнозы возможного переворота давали и известные политики. За несколько дней до наступления времени ГКЧП газета «Комсомольская правда» опубликовала слова Президента Казахской ССР Н. Назарбаева: «Горбачев как человек не поведет нас к диктатуре. Его характер, склад не ориентирован на это. Уверен, что он привержен демократическим преобразованиям и реформе в экономике. Но сейчас вокруг него группируются силы, которые подталкивают его на какие-то жесткие методы».[190] Одним словом воздух был насыщен думами о перевороте. И было почему.

Кризис в 1991 году был явно налицо. Кризис, усугубленный все возрастающей антипатией народа к главе государства. «Отношение народа к лидерам, — писал бывший руководитель охраны Брежнева и Горбачева Владимир Медведев, - чуткий барометр, если к Брежневу даже в худшие годы относились с иронией и насмешкой, то к Горбачеву — с враждой и злобой».[191]

Популярность Горбачева шла к нулю. Люди в погонах в массе своей не верили ему. Среди них, так же как и везде, говорили о перевороте. Но, порой о перевороте организованном совсем другими силами. Например, весной 1991 года маршал Ахромеев. сказал: «Уже три года твердят, что Вооруженные силы готовят и могут совершить переворот. Кто об этом говорит? Вы вежливо молчите, а я скажу прямо: Ельцин Б.Н., Собчак А.А., Арбатов А.Г.».[192] Высшие военные успокаивали, но думали они, похоже, о другом.

Очередная попытка переворота произошла в августе 1991 года и отдельные военные (включая также некоторых высокопоставленных сотрудников госбезопасности) играли в ней основную роль.{108}

1.14.4. Кроме того, нельзя ни отметить, что в течение 1991 года минимум два-три раза складывалась такая ситуация, когда шла то ли подготовка к резкому наведению порядка, то ли делались попытки его навести, но Горбачев как всегда на полпути менял направление.{109} Речь, прежде всего о событиях «холодного января» (события в Прибалтике) и «горячего июня» (просьба в Верховном Совете дать дополнительные полномочия) 1991 года.

Но это мы о готовности вообще начать наводить порядок. А есть еще готовность начать в частности, т. е. в конкретный сроки и в более твердой форме. Почему же в августе пошли дальше, чем ранее?

1.15.1. Уважаемый Михаил Сергеевич, похоже, был человек простой. Выглядел энергичным красавцем. «Ведь и вправду, на фоне старческой беспомощности Генсеков последних лет, молодой, вроде бы энергичный, обаятельный Горбачев казался «мессией», посланником Бога в уставшей стране».[193]

А огромное пятно на лысой голове старательно не показывали народу, как потом и отсутствие пальцев на руке Бориса Николаевича. Зачем портить впечатление нашему наивному телезрителю.

Опять же говорил Горбачев складно, много и неглупо. Никакого сравнения с Брежневым, в последние свои годы плохо читающим «свои» доклады даже по бумажке. Горбачев мог не только складно говорить, но и публично дискутировать. А то, что Михаил Сергеевич матерился порой, так это только в узком партийном кругу знали.{110}

Сложнее было другое. Горбачев любил власть и связанные с ней привилегии. Любил очень сильно, но, кто из добравшихся до вершины власти, ее родимую не любил? Это то же в порядке вещей. Правда, любил он больше символы власти (материальное благополучие, шум толпы и поклоны нижестоящих), чем право делать дело и принимать ответственность. А именно это и является подлинной властью, и это самое трудное — принимать решение, добиваться его исполнения и брать ответственность за его результаты.

«Был ли способен Горбачев к роли «сильного президента»? — задавал себе вопрос Ельцин и тут же отвечал. — Пусть простят мне читатели мою субъективность, но я в этом сомневаюсь. Самой природой созданный для дипломатии, компромиссов, мягкой и сложной кадровой игры, для хитроумного «восточного» типа властвования, Горбачев рыл себе яму, окружая себя «типичными представителями» нашей советской государственной машины. Представляя им огромные властные полномочия, Горбачев подталкивал свою команду к резкой смене курса, в то время как собственная политическая судьба вела Михаила Сергеевича к диалогу с левыми силами, к политическому компромиссу с демократами».[194]

Еще более круче выразился Виктор Илюхин, назвавший первого советского президента политическим импотентом, посредственной, беспринципной и тщеславной личностью.[195] Напрасно он так на президента СССР, который был всего лишь обычным партаппаратчиком того времени, верхушка партии была наполнена такими. Типичный представитель своего класса, класса коммунистической номенклатуры периода деградации.

Горбачев, кроме того, «страдал своеобразной манией величия — переоценивал свою значимость и незаменимость для судеб перестройки».[196] Осознанно или нет, но эту значимость подпитывали заинтересованные силы внутри страны и за ее пределами.{111}

Еще более усложняло ситуацию, что Горбачев, как и многие в его партийном окружении, не знал, что нужно делать. Точнее, он знал что-то нужно делать, но что, когда и как — это было сложнее.{112} Если мы внимательно прочитаем все, что говорил Михаил Сергеевич с 1985 года до 1991 года, то увидим: свои взгляды он менял столь часто и столь радикально, что диву даешься, как это можно все совместить одному человеку в столь короткий срок. Это одно из доказательств отсутствия единого плана преобразований. Еще одним и главным можно назвать полученный результат — полное банкротство.

«Горбачев, начав заигрывать с демократами, по привычке всех прежних руководителей отступил было назад, но — оступился и провалился, и вслед за собой утащил в пропасть всех нас. — писал бывший руководитель его охраны генерал Медведев. — Дело не в том только, что мы никогда так худо не жили, — наш народ терпеливый, а в том, что все — разуверились, люди утомлены и деморализованы. Если от прежнего лидера, больного, потерявшего разум, ничего не ждали и тем не менее жили прилично, то от нынешнего, молодого, энергичного, ждали чрезвычайно многого — он ведь сам наобещал нам всего, столько назаявлял, а в итоге мы оказались на обломках государства. Обострились до непримиримости противоречия национальные, социальные, религиозные, возрастные. Все возненавидели всех и каждый каждого».[197]