— Нет, не испугалась бы. Ты за нее не бойся. Твоя жена никому спуску не даст — ни белому, ни черному. Она действительно смелая женщина.

Шея Джо вдруг покрылась испариной, несмотря на холод.

— Так-то так, но все равно расстраивать ее я не хочу. Ты понимаешь…

— И нисколько она не расстроится, наоборот, гордиться тобой будет. Ну, это уж твое дело. А мое дело — пойти отпраздновать субботу. Увидимся в церкви! — И Рэй пошел со двора.

— Погоди минутку! — крикнул Джо, и Рэй обернулся.

— Я… я хочу поблагодарить тебя и ребят за то, что поддержали меня сегодня.

— Да ну, чепуха! — ответил Рэй и зашагал по темной улице.

Джо смотрел ему вслед, пока он не миновал единственный фонарь, тускло горевший на углу, и не скрылся во мгле. Джо хотел позвать его обратно — о многом надо было еще поговорить: и о том, что хорошо бы всегда так стоять друг за друга, и о том, что занимало сейчас его мысли, — не слышал ли Рэй, как белый сказал: «Здорово, Джо!» — и не Оскар ли Джефферсон это был, а если Оскар, то что бы это могло значить?

Когда Джо вернулся в дом, Лори молча взглянула на него. Пошла в кухню, проверила, спят ли дети, Услышав, как скрипнула дверь, Робби заворочался. Он уже засыпал, и ему чудилось, что потолок падает на него, хоть он и знал, что этого не может быть. В сонном мозгу вставали события дня — он видел мать, отца, старшую сестру, Рэя Моррисона, мистера Майлза и Айду Мэй, и суд мистера Кросса, и Скотти, которого давно уже след простыл, и рыбу, приготовленную папой. Счастливое успокоение овладело мальчиком, сон все больше и больше тяжелил веки, в комнате стоял ночной холодок, пахло спальней и кухней, пахло жареной рыбой — когда рыба съедена, не так уж приятно после нее пахнет. Клубок сонных мыслей мальчика разорвал гулкий бас отца:

— Сил нет терпеть, как этот проклятый кассир вечно меня обжуливает!

Вглядываясь во тьму, Робби присел на тюфяке и, словно заяц, навострил уши. Мама что-то ответила, но он не разобрал, что именно.

— Как получка, так непременно обжулит меня!

— И не стыдно ему, ведь грех, господи! — сказала мама.

Робби это отчетливо слышал, приложив ухо к замочной скважине и боязливо всматриваясь в темный угол, где на кровати неясно вырисовывался силуэт спящей сестры.

— Я до того взбесился, что готов был на все. Если бы он не отдал мне этих денег, сегодня в городе было бы два покойника, а то и больше, — я бы не стерпел, что бы там ни было…

Робби видел в скважину отцовские ноги, отблески пламени, мать, сидевшую в качалке.

— Теперь остерегайся этого кассира, Джо! Он тебе житья не даст.

Взволнованный Робби широко раскрыл глаза и весь насторожился; сон куда-то пропал.

— С тех самых пор, как я родился, белые мне житья не дают, — говорил отец. — Горше жизни не бывает. Плюют в глаза и говорят божья роса! Осточертело мне это! После того как ты и Робби были в полиции, я решил, что не стану больше терпеть ни от одного белого. Жив останусь или нет, но я должен быть человеком!

Мамина качалка ходуном заходила.

— Ты прав, Джо. И знай — я за тобой в огонь и в воду. Но все же будь осторожен!

Никогда еще отец не говорил так много.

— Господи, господи, — воскликнул он, — ты там настрадалась в полиции, а я пришел и ляпнул: «Ты накажешь его розгами и спасешь душу его от преисподней!» Да меня за это из дому надо было выгнать! Я потом только об этом и думал целый день, а спать не мог целую неделю!

Отец стоял спиной к камину, заложив руки назад. Мама поднялась и подошла к нему.

— Давай забудем об этом, Джо! Отец хмыкнул.

— Знаешь, — сказал он, — на меня прямо как свежим ветром подуло, когда наши негры — Рэй, Чарли и балагур Джек вышли меня защитить. Тут нужна была смелость, ведь их-то дело сторона. У них могли быть всякие неприятности из-за этого. Весь век буду их помнить.

— Когда негр попадает в беду из-за белого, это всех нас касается. Конечно же, они молодцы, тут действительно нужна смелость. Вот так и надо всегда поддерживать друг друга. Об этом говорил и учитель нашего Робби.

Отец сказал:

— И еще случилась одна странная штука. Очень странная. Когда мы шли к воротам, кто-то из белых рабочих крикнул: «Здорово, Джо!» Я могу побожиться, что это мне крикнули. И по голосу будто Оскар Джефферсон. Тут я вспомнил, как учитель говорил нам, что среди белых у нас есть друзья. Конечно, в очереди было немало и других Джо, не один только Джо Янгблад. А все-таки я призадумался.

Мама сказала.

— Оскар Джефферсон неплохой человек.

С мальчика уже окончательно слетел сон — в голосе матери он слышал счастливые взволнованные нотки.

Папа нагнулся и поцеловал маму в губы, а Робби почувствовал, будто это его поцеловали, и смутился, что подглядывает за родителями.

— Да ну, — сказал папа, — а этот неплохой человек может человека сделать?

Робби невольно улыбнулся, глаза его оживились, повеселели, гордость за отца охватила его — папа, папа, папа, — он выпрямился и пошел спать. Лег на тюфяк, но сна не было. Робби глядел в потолок и размышлял о папе и маме, о дяде Рэе и других папиных товарищах, и об Оскаре Джефферсоне, но больше всего — о папе. Вот если бы мама стала опять такой, какой была прежде, а папа был бы всегда таким, как сейчас… Всю ночь — мысли, мысли, мысли… Но вот, наконец его одолевает сон, склеивает веки, темный потолок спускается ниже, ниже… Повернись на живот. Спи…

А Джо и Лори Ли все еще сидели в своих качалках. Огонь в камине угасал, в комнате мирно сгущались тени. Джо хотел подбросить полено, пока еще тлели угли, но боялся нарушить блаженную тишину. Он посмотрел на Лори и шумно вздохнул. Лори улыбнулась ему, и Джо, ответив улыбкой, встал и подложил полено в камин. Они долго сидели, наблюдая, как медленно разгоралось оно среди черных головешек и вдруг вспыхнуло ярким, великолепным пламенем.

Лори прищурилась и глянула на часы.

— Господи боже мой, времени-то сколько! Пора мыться.

Она согрела воду, принесла корыто и поставила его возле кровати. Когда она начала раздеваться, Джо повернулся к ней спиной. Он слышал плеск воды, слышал, как она натиралась мочалкой, и ясно представлял себе—вот она моет руки, грудь… Ему вдруг стало душно, он почувствовал почти неведомый прежде лихорадочный жар. У Лори было крепкое, юное, прекрасное тело, и Джо словно видел его погруженным в воду. Он слышал, как Лори вышла из корыта — наверно, взяла полотенце и сейчас вытирается. Потом Лори накинула халатик и села расчесывать свои длинные пышные черные волосы.

Джо подошел к жене и запустил ручищу в эти чудесные, уже тронутые серебром пряди, рассыпавшиеся по плечам и спине.

— Лори, Лори, Лори… Лори моя, Лори… Она взглянула на него и лукаво улыбнулась. — Отойди, Джо, веди себя прилично!

— Это значит — отойди и мойся, да? — засмеялся Джо.

Улыбаясь ей, Джо взял корыто, на цыпочках прошел через кухню и вылил воду во двор, вернулся в комнату, поставил корыто на пол и приготовился мыться. Лори лежала в постели лицом к стене, пока он мылся возле камина. Как всегда, он шумно плескался, его исполинское тело едва вмещалось в жестяное корыто, казавшееся теперь до смешного маленьким.

Кончив мыться и надев ночную рубаху, Джо выплеснул воду с кухонного крыльца, задул огонь в лампе и, еще не освоившись в темноте, подошел к кровати, на которой, лицом к стене, мерно дышала его жена, будто в самом деле спала. Джо опустился на колени и прочел молитву. Затем откинул одеяло, лег и, полежав с минуту, протянул к ней руки. Лори повернулась и скользнула к нему в объятия, и он ощутил такой жар, какого давно уже не испытывал.

Какая сила в этом исполинском теле! Да, это был ее Джо, Джо Янгблад. Он долго где-то странствовал и наконец вернулся к ней. Сегодня ночью, сегодня ночью — боже великий и милостивый! И в этой кромешной тьме они пустились в странствие вдвоем. Все было, как много лет назад, но еще прекраснее, чем когда-то. Вместе душой и телом, телом и душой, исполненные мира… Вместе, вдвоем, исполненные любви…