На следующее лето отец заставил его учиться музыке и пению. В музыке успехи Ричарда были далеко не блестящие, но его голосом преподаватель был доволен. Зимой он уже пел в церковном хоре и в школьном певческом кружке.

Через год отец устроился конторщиком в большой оптовый магазин в Бронксе и по-прежнему работал ночным сторожем в Бруклине. Когда мальчики и девочки в школе заводили разговор о том, кем работают их отцы, Ричард с особой гордостью заявлял, что его отец служит в конторе. Значит, отец что-то собой представляет, и это было приятно, потому что некоторые белые ребята вечно хвастались кто отцом-доктором, кто отцом-адвокатом, а негритянским детям не больно-то хотелось рассказывать, чем зарабатывают на жизнь их родители. Не такой уж почет служить у белых господ шофером или лакеем, кухаркой или горничной! Но его-то, Ричарда, отец работает головой, пишет!

Однажды после занятий мальчик вдруг, ни с того ни с сего, решил съездить к отцу на работу. Он не Пошел домой, а сел в метро и отправился в далекий Бронкс. Войдя в магазин, Ричард был поражен: какая громадина, как светло, какой высокий потолок! Мальчик робко прошел по залу, стараясь не привлекать к себе внимания. За письменным столом сидел важного вида белый; отца он пока не видел. Может быть, он попал не в тот магазин? Нет, вроде тот. Так где же отец? Возможно, он работает в одной из этих комнат, на дверях которых прибиты дощечки «Не входить». Придется спросить у кого-нибудь из белых. Ричард собрался с духом и подошел к белому, сидевшему за письменным столом! Тот взглянул на мальчика без неприязни.

— Не будете ли вы любезны сказать, где мне найти мистера Майлза, мистера Чарльза Генри Майлза?

Белый посмотрел на Ричарда сквозь очки в роговой оправе и почесал розоватую лысину.

— Мистер Майлз, мистер Майлз… А, знаю… Пройди вон в ту дверь и ступай по коридору в самый конец!

Ричард открыл массивную дверь, и ему сразу показалось, что он попал совсем в другое место. Здесь было темно, мрачно и тесно от тюков, наваленных до самого потолка. Сердце мальчика тревожно заныло, и под ложечкой засосало.

Отца здесь не было, но Ричард услышал чей-то крик. «Эй, Чарли, малый, долго ли я буду ждать, пока ты притащишь этот паршивый тюк?» Значит, здесь есть еще какой-то Чарли. Ричард не видел, на кого орет этот белый великан, во всяком случае — не на его отца. Но тут показался отец: маленький черный человечек в рабочем комбинезоне, несущий на спине тюк вдвое больше его самого. Он ступал носками врозь — Ричард сразу узнал его по походке. Мальчика даже бросило в жар, словно его лихорадка схватила, слезы выступили на глазах и покатились по щекам. Он так и застыл на месте, не в силах отвести взгляд от щуплой фигурки, согнувшейся в три погибели под тяжестью громадной ноши. Он стоял и смотрел, как маленький негр подошел к белому, сбросил тюк у его ног и, тяжело отдуваясь, утер потное лицо. «Мой отец! Мой отец! Мой отец!» Он слышал, как белый сказал:

— Оттащи-ка эту штуку подальше, Чарли, вон туда!

Отец согнулся и снова подставил плечо, а белый протянул руку и ущипнул его. Ущипнул отца! Отца!

Чарльз Майлз резко выпрямился и посмотрел в лицо белому.

— Ты чего это, Чарли? Провались я на месте, если я когда-нибудь встречал такого идиотского малого, как ты!

Белому было смешно. А отцу — нет. Он смотрел на белого, и его маленькие карие глаза горели гневом.

— Не смейте! Не смейте больше никогда тая делать! Не то я схвачу первое, что попадется под руку и размозжу вам череп! Еще один случай, и я заявлю мистеру Янгу! К черту эту работу! Сил нет терпеть!

— Ну что ты раскипятился, Чарли? — как из тумана, донесся до Ричарда голос белого.

Ричард проскользнул обратно в зал, он весь трясся от стыда и волнения, но где-то в глубине души постепенно нарастала гордость, она искала себе выхода, рвалась наружу стремительно и яростно, и слезы, горячие и соленые, текли у него по щекам. Очутившись на улице, где царила весна, мальчик вытер глаза и улыбнулся понимающей улыбкой, почти физически ощущая, что становится взрослым. Теперь-то он знает, чего стоит его отцу быть таким отцом, и ему стало стыдно, что до сих пор он не ценил его, как это следовало. Удивительно все-таки, почему же отец обманывал семью, говорил, что работает в конторе, и еще интересно: знает ли мама правду? Но среди всех одолевавших Ричарда чувств главным было чувство гордости и любви к отцу; и хоть он только что плакал, как ребенок, в какой-то мере это был уже взрослый человек, познавший жизнь. Через неделю Ричи нашел себе вечернюю работу в бакалейной лавке, недалеко от дома.

Ричард окончил среднюю школу вторым в классе. Чарльз Майлз похлопал сына по спине.

— Ничего, сынок, я знаю, что на самом деле ты первый! Они отняли у тебя первое место только потому, что ты — Ричард Вендел Майлз, негр.

Ричард посмотрел на него.

— Ладно уж тебе, папа!

Отец настаивал, чтобы он пошел сразу в колледж, но Ричарду хотелось прежде поработать, накопить немного денег, а уж потом продолжать учение.

— Нет, у тебя не должно быть никакой другой мысли, кроме как о колледже! Не думай ни о каком заработке! Успеешь еще наработаться, когда закончишь образование. А сейчас куда тебя возьмут и сколько, думаешь, тебе будут платить?

Мальчик поглядел на отца, сидевшего напротив него за столом.

— Я просто не могу себе позволить жить легкой жизнью, когда ты работаешь на меня, как каторжный!

— Ну, знаешь, сын, учиться в колледже так же трудно, как и ходить каждый день на работу! Умственный труд куда сложнее и ответственнее, чем физический. Пойми, сын, ведь ради этого я всю жизнь гнул спину! Кстати, у нас есть чем платить за первый год: деньги лежат на книжке. Помнишь премию от того конкурса?

Юноша уставился в тарелку, потом глянул на мать и сестер. Он знал, что никто его не поддержит. Все они заодно: образование, мол, нынче необходимо каждому, а уж негру и подавно! Он должен хорошо подготовиться, чтобы не прозевать свою судьбу — ведь судьба стучится к человеку лишь один раз!

Ричард устало зажмурился: старая песня! И, между прочим, отец сам себе противоречит! То он говорит: «Негру нигде в Америке не дают ходу. Нет у него никаких возможностей!» А через минуту заявляет: «У кого есть божий дар, тот выйдет в люди. Он должен только быть хорошо подготовленным!» Ричард понимал, что отец заставит его поступить в колледж и будет тянуть его вперед и вверх до тех пор, пока он, Ричард, решительно не воспротивится тому, чтобы его тянули вверх, вперед или в какую бы то ни было сторону…

Колледж был в конце концов не так уж плох.

В колледже он усвоил: пей, но не напивайся допьяна; знай все, что требуется, по части женщин; будь учтив, слушай речи молодых негров о том, — что не существует ни бога, ни загробной жизни; постоянно делай вид, будто ты забыл, что ты негр и обучаешься в негритянском учебном заведении. Колледж олицетворял товарищество, идеализм и индивидуализм; усиленные занятия — не то что прежде, книги, книги, горы книг; либеральные воззрения и радикальные воззрения, модные термины «реакционер» и «консерватор», театр Говарда и последние новинки джаза. Что еще входило в понятие «колледж»? Великолепная обширная территория, утопающая в зелени. Юноши и девушки. И черт знает сколько всякой всячины. Это была настоящая жизнь, но она не казалась настоящей, по крайней мере первое время. Какой-то огромный клубок утонченной лжи…

— Добивайся своей цели, сын! Не забывай этого! — наставлял Ричарда отец. — Как бы ни захватила тебя университетская жизнь, помни в первую очередь о своей цели! Это очень важная вещь!

Однако, прежде чем добиваться цели, надо было определить ее самому себе, а это оказалось не так-то просто. Для чего, собственно, он здесь? Неужели лишь для того, чтобы подготовиться в нужный момент «схватить быка за рога»? Нет, должны быть еще какие-то побуждения, кроме тех, о которых говорили все эти бесчисленные будущие «бакалавры наук»: «Я решил заняться медицинской лавочкой. Сделаюсь знаменитым доктором, буду зашибать деньгу!» Кто называл медицинскую лавочку, кто — адвокатскую лавочку, кто — педагогическую лавочку, а кто — поповскую лавочку. Последняя была известна также как «рай небесный», но некоторые парни называли ее еще и «рай земной». И все одно: лавочка, лавочка, лавочка…