Проверяя свою догадку, Архипов скользнул взглядом по лицу председателя. Тот по-прежнему стоял с тем же умно-спокойным, собранно-внимательным выражением, с каким вошел в кабинет, без той заранее заготовленной просительности, какую привык видеть Архипов в колхозных посланцах, не только лицом, но и всею фигурою выражающих призыв, мольбу снизойти, пожалеть, посочувствовать, не оставить в беде, постигшей хозяйство, артель. Замятин вообще даже не походил на колхозного председателя, как привыкли их себе представлять городские люди, – совсем интеллигентный, городской облик, отмеченный тем, что позволяет с первых же мгновений, даже еще до начала общения, беседы, угадать человека незаурядной внутренней культуры, и не просто образованного, но даровитого, такого же, вероятно, мастера, специалиста в своем колхозном деле, как здесь, на заводе, лучшие инженеры, конструкторы. И таких, как замечал Архипов, в последние годы становится все больше, они уже не редкость, не диковинка, нет уже былого председателя, не шибко грамотного мужичка, жизнью своей, практикой поднаторевшего в земледелии. Расспросишь такого вот, нового, как Замятин, – как правило, за плечами сельхозинститут, а то и аспирантура, кандидатская диссертация…

– Олег Константинович пришел к нам с заказом, – продолжал Самойлов («Ага, не ошибся!» – мысленно похвалил свою догадливость Архипов). – Заказ особый, не простой…

– Так в чем дело, пусть идет в отдел заказов!

– Нет, Пал Петрович, там этот вопрос не решат, все равно потребуется ваше слово.

– Дело вот в чем… – вступил в разговор Замятин. Голос у него оказался под стать тому впечатлению, какое внушали его крепкая фигура, открытое лицо: неторопливым, густоватого тембра; такой голос, такую речь нельзя перебить, не дослушав, не вникнув; ум и внутренняя сила, что слышатся в каждом звуке, невольно вызывают уважительность, заставляют придержать отрицательный ответ, который уже висит на кончике языка.

– Колхоз наш «Россия» сооружает памятник всем сельчанам, что не вернулись с войны. Откроем в мае, в годовщину Победы. Гранит привезли из Павловска, сейчас мастера с ним работают. Поставим в центре села, на площади. На фасаде будет сраженный солдат в каске, руки его раскинуты, он падает, уже почти мертв, а все еще старается заслонить землю, что позади, все, что он защищал… Это символ, образ всех, что погибли за Родину. Да вот, взгляните на проект, фотографии со мной, здесь…

В руке у Замятина был портфель, большой, черный, с двумя замками. Замятин повел глазами: на что его положить или поставить, но так как все трое стояли посреди комнаты и до стола, до стульев было далеко, опустил его на пол, отстегнул от замков широкие лямки с металлическими язычками, вынул увесистую папку.

– Дорого вам такое сооружение обойдется! – проговорил Архипов, перебирая большие, сверкавшие глянцем фотоснимки.

– Да, дорого, – подтвердил Замятин. В голосе его не было сожаления: так говорят о том, что уже обдумали со всех сторон, взвесили, решили окончательно и бесповоротно, и теперь надо только одно – воплотить в реальность. – Но колхоз наш не бедный, самый мощный в районе, – осилим. Давно была такая мечта. Копили средства. Решили так: ставить – так уж ставить, никакого там гипса, цемента, кирпичей, из самых настоящих материалов…

– Влетит вам в копеечку! – опять повторил Архипов. На память ему пришло недавнее благоустройство скверика на внутризаводской территории: сколько отвалили художникам и фотографам за Доску почета, за лозунги на фанере, за портреты передовиков. А тут – гранит, тут надо скульптора настоящего приглашать. А это расходы – страшно даже подумать!..

– Ну что ж! – снова так же, без колебаний, как о факте, который уже принят и от него нельзя отказаться или что-нибудь в нем изменить, сказал Замятин. – Так народ хочет. На общем собрании решали.

– Для чего же вам наш завод понадобился?

– Вот здесь, – коснулся Замятин снимка в руках Архипова, – на боковых сторонах гранита будут бронзовые доски с именами всех погибших…

Архипов, не подымая головы, из-под бровей метнул на Замятина едкий, усмехающийся взгляд. Что значит – далекий от производства человек! Как они это легко и просто придумали там, в своем колхозе! Расходование цветных металлов оговорено целым сводом строжайших правил, инструкций, каждый килограмм бронзы на счету, не только у завода – у министерства, Москвы!

– А у вас есть бронза?

– Бронзы у нас нет… – сказал Замятин с особой отчетливостью, вкладывая в слова еще и другой, дополнительный смысл, так что стало видно, он не простак, положение с бронзой ему известно, и это – он понимает, отлично сознает – самый трудный пункт в колхозном проекте. Потому он и стоит сейчас тут, перед директором. – Надеемся на вашу помощь, на вашу доброту!

Архипов колыхнулся всем грузноватым телом от короткого нарочитого смешка.

– Доброта! Мы ведь не частное предприятие – что хочу, то и ворочу. Дело в лимитах, в ли-ми-тах!

– Пал Петрович, а за счет экономии? – сказал Самойлов. – У нас же есть по бронзе экономия…

«Не лезь не в свое дело!» – чуть не сгрубил Архипов.

Никак Самойлов не научится придерживать язык! Знает же ведь, как не любит Архипов, когда выдают его «секреты». Распоряжаться заводскими фондами – это право директора, только его… Вслух он сказал, скороговорочно, как про дело, которое уже решено, состоялось, и потому толковать о нем нечего:

– Экономия совсем маленькая, да и всё уже занаряжено, распределено, до последнего грамма. Нужд много, ты это не хуже меня знаешь, Леонид Сергеич…

– На доски не так уж много пойдет, Пал Петрович, могли бы наскрести…

– Как это не много? – досадливо перебил Архипов. – Ты считал? Размеры-то у них вон какие… – Он прищурился; чтоб не доставать очки, вытянул перед собой руку с фотоснимком. – Вот и давай сочтем – если отливка хотя бы даже миллиметров семь толщиной… Да и зачем вам из бронзы? – повернул он голову к Замятину. – Вон, к пятидесятилетию революции, сколько мы на улицы, на дома разных досок поотливали, – все из чугуна. Из чугуна – пожалуйста, никаких проблем, сделаем!

– Чугун – это не то, металл грубый, ноздреватый, смотрится неряшливо… Нет, отступать от проекта не будем.

– Давайте поговорим с литейщиками. Я уверен, изыщем резерв. Надо его найти, Пал Петрович! Дело-то, ведь сами видите, какое… Первый такой памятник в области. Колхозники, на свои трудовые средства…

Сухой, костистый Самойлов, казалось, ставший таким оттого, что долгие годы его пропекал, калил жар плавильных печей, совсем близко придвинулся к директору, смотрел сверху, с высоты своего роста, прямым, неотрывным взглядом, глаза в глаза, – верный признак того, что вцепился и теперь не отцепится, будет напористо, въедливо нажимать.

– Ну, хорошо, допустим даже, что найдем… – смягчаясь, сказал Архипов. – А ты ему говорил, во сколько им один материал обойдется?

– Пусть вас это не заботит. Сколько бы ни стоило – колхоз все заплатит, – быстро сказал председатель, торопясь вклинить эти свои слова в речь директора, ибо в ней уже слышалась надежда.

– Работа не типовая, расценок на нее нет, нормировщики наверняка будут ценить завышенно… Пойдет она только сверхурочно, по договору, – это тоже большие рубли…

– Заплатим все до копейки, – опять быстро сказал Замятин, торопясь обратить колебания директора в согласие.

На директорском столе затрещал внутренний телефон; это, конечно, звонили из сборочного, известить, что бельгийцы и главный инженер уже там. Архипов не стал брать трубку, – пусть думают, что он уже вышел, на пути в цех.

– Ну, хорошо… – проговорил Архипов, как бы соглашаясь, – только чтобы закончить разговор, оторваться от парторга и заказчика… – Обсудите с главным инженером, – как он посмотрит, поговорите в модельном, в литейном, – возьмутся ли? А тогда решим.

– Павел Петрович! – весь так и дернулся, напрягаясь, Самойлов. Лицо у него вытянулось, заострилось, заострились, зажглись огнем глаза.