Самое время было идти к ним навстречу и казнить за их сатанинство, но как на грех, в те самые дни вспыхнуло против Александра восстание новгородской господы, завидующей величию и славе Невской победы. Братья Ярославичи — Андрей и Александр — потребовали больших прав, расширения земель княжеских, пущего подчинения новгородских ополчений их деснице. И каждый день стали кричать на вечах новгородские крикуны, споря до одурения, идти ли воевать с немцем или мириться с ним, давать больше воли Ярославичам или забрать полномочия, которыми те пользуются сейчас, славить Александра или дать понять ему, что он всего лишь исполнитель чаяний Великого Новгорода. А тем временем Андрияш Вельвен разгромил псковское ополчение, приблизил свои полки ко Пскову и взял град в кольцо осады.
В один несчастный день Александр и Андрей явились сами на вече. Стали слушать все, что там говорилось, и воспылали справедливым гневом. Первым не выдержал Андрей. Как рявкнет:
— Да молкни! Молкни ты, народе бестолковый!
Они умолкли, опешив, а потом как взялись галдеть пуще прежнего. Самыми зачинщиками были Евстрат Жидиславич, Ядрейко Чернаш и Роман Брудько. И уже дружно повторяли одно и то же, что у них свой есть славнейший архистратиг — Домаш Твердисла-вич. Да Шестько, да Кондрат Грозный, да Ратибор и Роман, да Димиша Шептун, да Миша Дюжий. Они, мол, свеев и без Александра могли бы одолеть. Да, собственно, благодаря им и была одержана победа. И что самое обидное — и Домаш, и Кондрат, и Миша, и Ратибор с Романом при том присутствовали, и ни один из них не возроптал против веча, никто не вступился за Александра, грозно потупясь, смотрели с таким видом, будто не им решать, будто глас веча — глас Бо-жий. И Александр в сердцах воскликнул:
— Да что же вы-то молчите! Эй! Воеводы велиозарные! Домаш! Кондрат!
— А що нам бачити? — засмущался Домаш.
— Наша воля нам не дана, мы народной воле подвластны, — ретиво мотнул головой Кондрат Грозный.
И дальше покатилось-поехало! И больше других стали верх брать те крикуны, которые настаивали на замирении с немцами, на заключении с ними великой унии и союза для совместной борьбы с грядущим Ба-тыевым нашествием. В полной размолвке с вечем вернулись Ярославичи в Городище и там затаились, ожидая, что бесы изойдут из дурьих голов новгородских. Но время шло, немцы взяли Псков и грабили уже богатые лужские берега и Водскую пятину, все ближе и ближе подбираясь к самому Новгороду, захватив самые недалекие рубежи — Сабельский погост и Тесово. От горящих окрест сел и деревень в безветренные дни сизый дым стоял в Новгороде, ночью дышать было нечем, голова болела.
Наконец, видя полное невразумление жителей новгородской вольницы, Александр принял жестокое решение — уходить в Переяславль. Он ждал, что хоть это заставит дураков одуматься, но они, узнав о решении князя, только пуще прежнего глумились над ним. В конце осени первым отбыл со своими людьми Андрей, а в начале зимы и Александр с женой и матерью, со всей своей дружиной и слугами поклонился Господину Великому Новгороду и отправился по первому снегу.
Душа его болела и горела от обиды, но чем дальше откатывались от вздорного града, тем легче и легче становилось на сердце — домой ехал! Падал целыми днями легкий снежок, все дышало наступлением зимы, свежести, какого-то хотя бы временного покоя. Александр то верхом ехал, а то забирался в повозку к жене и ребеночку, ласкал их, весело и успокоительно беседовал. В Торжке пересели с колесной повозки на сани и так доехали до Твери уже по свежему белому насту. Хорошо было, и Александр с удивлением открывал для себя, что и в обиде есть некая приятность, особенно когда ты все дальше и дальше уходишь прочь от обидчика — провались ты!
— Пропадут они без тебя, Леско, пропадут! — говорила Саночка.
— Ох и покажут им немцы, Сашенька! Вот увидишь, на Святках прибегут выверты новгородские просить тебя назад вернуться, а ты не соглашайся, — говорила матушка.
— И нечего нам больше там делать, пускай Домаш с Андрияшем воюет, — говорил Савва, тоже радуясь возвращению в родные суздальские края.
— Ежели что, князь, только кликни, я всегда на твоей стороне, — говорил Кербет, прощаясь в Твери с Александром. Он тоже бежал от новгородской вольницы в родной свой град.
В Твери же внезапно произошла встреча с отцом. Оказалось, он тоже в Переяславль перебрался, а когда Андрей приехал и сообщил, что Александр следом едет, не выдержал Ярослав Всеволодович и поехал встречать жену, детей, невестку и внука. Горестно рассказывал о падении и разорении Киева. В канун Рождества Богородицы, пятого сентября, случилось давно ожидаемое нашествие Батыя на древнюю столицу Земли Русской.
— Паки и паки страшное зрелище! — говорил Ярослав. — Тьмы и тьмы воинства, воистину подобного тучам саранчи. Яко лавина наводнения. Голоса человечьего не слышаста от скрыла и визга телег вражьих, от ревения несметных верьблудов и ржания несметных стад лошадей. Егда же стреляют из луков, то стрелы тучей вздымаются в небо, затмевая солнце, и дождем падают на город. Мужески держал Киев воевода Дмитро. Кабы не его старание и воля, быстрее бы пала полуденная столица наша. Но и он бессилен бысть противу такой орды. За два дня до праздника Введения Богородицы рухнули стены и вороги хлынули в город, неся смерть и разрушение. Дмитро храбро сражался, был изранен и взят в плен Батыем. Дальнейшее о нем неведомо никому. Несчастный аз! Вынужден был бежать от неминуемой гибели сначала во Владимир, а потом — дай, думаю, поживу немного в Переяславле. А тут и Андрюша явился.
В великой печали ехали они дальше от Твери до Переяславля всем семейством. Уходили от горючей беды Земли Русской, которую в полуденных краях терзали несметные орды Батыевой саранчи, а в полунощных пределах разоряли закованные в броню хищники с крестами на мантиях.
Хмурым декабрьским вечером показалась вдалеке плоская и широкая гладь родного Клещина озера, белые высокие холмы слева и низкие, поросшие черным лесом берега справа. А там, за озером, — скромные и негромкие, по сравнению с Новгородом, очертания милого Переяславля.
— Никуда ни ногой отсюда! — радовалась Саноч-ка. — И пусть приходят просить — не соглашайся, Ле-ско!
Поселившись дома, Александр первым делом затеял строительство нового монастыря с храмом в честь святого Александра Воина. Он непрестанно молился своему святому, сравнивая Русь с девой Антониной, которую нечестивцы и язычники взяли в свои ковы и мучают, а себя самого он желал видеть новым Александром Воином, который придет спасать прекрасную деву-христианку.
К Рождеству Христову пришла весть о том, что поганые Батыевы полчища двинулись от Киева на запад, в сторону Каменца и Колодяжена. Об одном оставалось мечтать, чтоб они по какому-то нелепому своему норову пошли войной против Тевтонского ордена. Но, конечно, это были розовые мечты. Скорее всего, Батый будет теперь беречь силы, растраченные при завоевании Киева, и самое большее, на что решится, — вторгнуться в Галицию. Но одно утешало — он не идет сюда, и зиму можно жить спокойно.
В Переяславле было тихо, чудесно, стояли морозные деньки, по утрам шел снег, а после полудня выглядывало солнце, превращая все в золото. На Крещение морозы особенно усилились, и когда окунались в крещенскую прорубь, то, вылезая из жгучей воды, аж дымились. Хорошо!.. А потом все тело горело и хотелось лететь в небо, расправив крылья, как некогда Александру заповедовал Смоленский епископ Меркурий, прочитав юного князя зрячим крестом.
Саночка перестала кормить Васю своим молоком, да и то сказать — больше года вскармливала его, хорошо напитала. И Ярославич с Брячиславной наслаждались любовью, подолгу уединяясь. Саночке страшно нравилось, чтобы он ей косу развязывал. Обычно, как и положено замужней женщине, она две косы носила, но перед тем, как лечь с мужем, нарочно заплетала одну, будто в первый раз. Эту игру она еще с того дня завела, когда Александр из невского похода возвратился. В тот вечер, вернувшись с ней в Городище, он притворялся, будто выпил лишнего, и она, подыгрывая, помогала ему идти. Он давно уже был не в досшехах, а когда пришли в спальню, она помогла ему раздеться, уложила в постель и вдруг заулыбалась, зарумянилась, смущаясь.
