—   Живите крепко, дети мои, — осеняя святым об­разом склоненные головы молодых, произнес великий князь громко. — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Поздравляю тебя, ясноглазик ты мой! Жду внучков поскорее. Стороне нашей теперь многое множество но­вых людей понадобится, большой урон понесли, а впе­реди еще неведомо, какие нас ждут ущербы. Хорошо бы сегодня тебе, невестушка, да и понести, ей-богу! — Он ласково улыбнулся Александре. Милое лицо у нее, а глаза такие же ясные, как у сына. Даст Бог, такое же большое гнездо населит, как и они с Феодосией, как и отец Ярослава, у коего и прозвище красноречивое — Всеволод Большое Гнездо.

—   Постараюсь исполнить, — тихо, робея, ответи­ла Брячиславна.

—   Вот и славно, а теперь прошу всех к свадебной каше, — пригласил Ярослав Всеволодович. — Там на­ши приспешники-повара чего только не наготовили — и гуси, и лебеди, и куры, и голуби, и тетери, и зайцы, и елени… Словом, приглашаем!

Надо ли говорить о том, как в пирной палате столы ломились от яств и напитков. Усадив жениха и невес­ту на почетное место, по бокам от них сели отцы, и Ярослав сразу же задорно воскликнул:

— А ну-ка, князь Полоцкий, дави их! И с двух сторон стали жать молодых друг к дружке боками, да так крепко, что у тех косточки хрустнули.

—   Ну же! — возмутилась Александра.

—   А как же! — захохотал Брячислав. — Чтоб меж вами ветер не проскочил.

—   Чтоб всю жизнь так-то тесно друг ко дружке жались, — добавил великий князь и первым поднял чару с крепким медом: — Выпьем, гости дорогие, за жениха и невесту, а то ведь скоро они покинут нас, и уж не увидим их до завтра, хе-хе! Ну, сынок мой, бе­реги ее. И желаю тебе, Леско, катиться на этой Саночке всю жизнь да по легкому насту!

И сам доволен остался, какое хорошее слово под­вернулось. Жених и невеста, по обычаю, вместо вина должны были потчеваться поцелуем. Они встали и приголубились для первого раза легонько.

—   О-о-о! — прокатилось по палате, и пир начался. Не успели осушить по первой хмельной чарке, как Брячислав вторую поднял:

—   И ты береги своего мужа, доченька. Лучший со­кол тебе достался. И желаю тебе, Саночка, чтобы при этом Леске ты всю жизнь жила так, словно в летнем леске, в коем полным-полно и грибов, и ягод, и всякой живности! А ну-ка, крепче поцелуйтеся!

Для второго раза молодые поцелуй отобрали по­крупнее, так что следующий возглас был уже «о-о-о-о-о-о!». И зашевелился пир, шибче пошли в ход закуски, загудели первые одобрительные разговоры. Молодым подали жареного лебедя, которого положено им было не резать, а рвать руками и есть поскорее, покуда не произошел третий, последний застольный поцелуй. И дружка Борис Всеволодович, коему очередь была го­ворить следующее слово, не спешил поднимать чашу свою, выжидая, покуда жених и невеста подкрепят си­лы душистой лебедятиной. Но вот уже они стали ути­рать с губ и рук своих жир, и он позволил себе встать:

— А теперь — за предков наших. За племя святого Владимира Святославича, озарившего Отечество наше светом Православия. За сына его, Ярослава Владимиро­вича, прозванного Мудрым. За внука его, Всеволода Яро-славича. За правнука его, Владимира Всеволодовича, прозванного Мономахом. За праправнука его, Юрги Вла­димировича, прозванного Долгоруким. За прапрапра-внука его, Всеволода Юрьевича, прозванного Большим Гнездом. За птенца гнезда сего большого — за нашего князя Ярослава, о святом крещении Федора Всеволожа. И за нашего молодого князя, Александра Ярославича. И за всех тех, коим от нынешнего брака родиться сужде­но Богом, и коих имен мы доселе не знаем, но придет вре­мя — узнаем их! И сего ради — неробкого поцелуя!

Жених и невеста встали, чтобы уж более не садить­ся за свой свадебный стол, и стали целоваться долго и нежно, так долго, что по пирной палате прокатилось «о-о-о-о», очень долгое «о-о-о-о-о-о-о».

— И-эх! — крикнул Александров отрок Савва, когда губы жениха и невесты наконец разъялись. — Пора идти сторожить их!

Ему, как главному Александрову слуге и оруже­носцу, предстояло сидеть под дверью супружеской спальни молодоженов до тех пор, покуда Александр не выйдет назавтра оттуда.

Великий князь и князь Полоцкий встали из-за сто­ла и вывели на свободное место детей своих для свадеб­ной пляски. И все зашевелилось пуще прежнего, заго­монило, захлопало в ладоши, выбивая быстрый плясо­вой лад. И, не ожидая ничьих призывов, Александр Ярославич бодро, будто пускаясь в бой на врага, запел:

Хожу я по горенке — не нахожуся.

О-ой, не нахожуся!

Гляжу я на милую — девка хороша!

О-ой, Сан очка-душа!

0-о-очи мои, о-очи,

Очи Александры!

Не даете, очи, из дому мне выйти,

Не даете, не даете — все к себе манете!

Сам он при этом выступал, приплясывая, перед не­вестою, которая весело смеялась, готовясь к ответу, и тотчас подхватила:

Хожу я по горенке, не нахожуся.

О-ой, не нахожуся!

Гляжу я на милого — не нагляжуся.

О-ой, не нагляжуся!

Бро-ови мои, бро-ови,

Брови Александровы!

Не даете, брови, ни о чем помыслить,

Не даете, не даете — всю меня берете!

И сама стала плясать плавно, кружась около своего жениха и в последний раз хлестая вокруг своей длин­ной и толстой девичьей косой. Недолго косе оставалось быть такою — вскоре Александр расплетет ее, а завтра утром уже станут заплетать Александре вместо одной две косы, как и положено замужней женщине.

И шумно заплясали все гости, притопывая и при­хлопывая, посвистывая и покрикивая, хмель зашеве­лился в головах и душах, у всех настало то радостное первохмельное мгновенье, когда на сердце — солнечное майское утро. И громко все замычали свое «о-о-о-о!», когда посаженые отец и мать сперва увели невесту, а по­сле, дав жениху поплясать еще немного с друзьями дет­ства и юности, туда же спровадили и его, сердечного. Великий князь шел за сыном следом, подталкивая его в спину и приговаривая:

— Но пошел! Давай-дава-ай! Но, милый! Да чтобы шагом-шагом, а потом рысью-рысью, а после метью-метью80 , а уж потом — во всю прыть!

Довел до самых дверей спальни, и тут отрок Савва перегородил ему путь:

— Эт-т-то куда! Не положено! К молодой царице токмо молодого царя пускать дозволяется! Ступай се­бе, великий княже, пируй с Богом. Коли надобно бу­дет — позовем.

И закрылись двери Александровой неженатой юно­сти. Там, скрытый от всех глаз, оставшись наедине со своей невестою, станет он расплетать ее девичью косу.

Делать нечего — приходилось возвращаться в пир-ную палату, где веселье шло уже не шагом-шагом, а рысью-рысью, готовое перейти на меть-меть… И был пир долог, до самого часа ночного. Сменялись блюда с яствами, сменялись вина, сменялись песни — то весело-весело-весело, а то вдруг для разнообразия грустную затянут. Плясали тако же — то буйно, ли­хо, до отшибания каблуков, а то величаво, чинной по­ступью походят-походят, да и опять к столу за новой чарою. И пили-пили, поднимая одну за другой здра­вицы.

Вспомнили про Меркурия — а где же он? Отчего до сих пор не явился на пир? Оказывается, отбыл епис­коп Смоленский.

—   Как отбыл? Куда?

—   В Киев подался. «Ныне отпущаеши, владыко…» — молвил и уехал. Сказывал, что после того, как он Александра обвенчал и увидел, теперь может спокойно к смерти приуготовиться. Мол, есть у Руси заступник.

—   Ай-ай-ай! — качал хмельною головой Ярослав Всеволодович. — Увидел, стало быть, в ясноглазике моем заступника! Да как же нам еще раз не поднять кубки наши за епископа Меркурия? Дай Бог ему здра­вия, а коль наметил умирать — блаженного успения и доброго ответа на судище Христовом.

И сколько бы ни пили, а все рождались и рожда­лись новые здравицы, которые нельзя было как-либо миновать, не осушив доброго кубка. Чествовали бра­тьев Ярославовых, да каждого по очереди. Хвалили и Феодосию, желая ей еще одного сынка родить, хотя можно и дочку, ибо и без того они, Ярослав и Феодо­сия, свой урок по сынам выполнили. А то вдруг взя­лись воспевать недавних нехристей, огульно именуя их бывшими лопарями — и ижорцев Пелъгуя с братом, и трех тевтонов, нечаянно занесенных в Торопец попутным ветром, да так тут, у нас, на Руси, и при-гнездившихся. Эти от всеобщих ласк до того упились безбрежно, что двоих унесли, а третий следом на чет­вереньках сам выбрался, изображая раньше времени восставшего от спячки медведя. Словом, такая пошла круговерть, какой и положено происходить на свадь­бе. Не обошлось и без драки. Новгородец Мечеслав, любовно именуемый в народе Мишею, перебрав лиш­него, вдруг кинулся бить одного из бояр торопецких с криком: