Первый состоял официальным помощником Гиршфельда и числился тоже в Московском округе. Это был атлетически сложенный мужчина, с некрасивой, отталкивающей физиономией, всегда неряшливо одетый в потертое платье, казавшееся на нем, а быть может и бывшее на самом деле «с чужого плеча». Он и Князев были неразлучными друзьями, жили в одной меблированной комнате на углу Невского и Литейной и истребили в громадном количестве, за счет и страх Николая Леопольдовича, всевозможные изделия водочных заводов. Юридические познания Неведомого давно уже были позабыты им на дне сороковок.

Сам по себе Дмитрий Вячеславович был добродушный человек, неспособный по собственной инициативе на дурное дело, но по своей бесхарактерности, он являлся послушным орудием в руках других и был готов на все за лишнюю и после лишней рюмки водки.

Совершенной противоположностью ему был другой неофициальный помощник Николая Леопольдовича — Арефьев. Среднего роста, худощавый, юркий и подвижный, с коротко обстриженными волосами и бородкой, с быстрыми, умными, бегающими глазами, говоривший хриплым фальцетом — это был делец в полном смысле слова, положивший уже давно в основу своего нравственного мировоззрения уложение о наказаниях с предвзятою и настойчивою мыслью о полной возможности спокойно обходить статьи этого кодекса. Съевший на законах «несколько собак и закусив щенком» — его собственное выражение — он умел говорить и писать с неотразимой логикой. Официально заниматься адвокатурой ему было запрещено давно, но он не унывал, а вел себе дела под сурдинку, прикрываясь именем то того, то другого частного и даже присяжного поверенного, для которых он был нужным человеком, изображая из себя живую, ходячую книгу законов и кассационных решений. Восемь раз судился он с присяжными заседателями и всегда выходил из суда оправданным. Словом, Арефьев был bette noire петербургского прокурорского надзора.

Гиршфельд познакомился с ним вскоре после последнего его оправдания, понял, что для него это клад, а не человек, постарался сойтись с ним и очень им дорожил, не смотря на то, что Николай Николаевич, по своей привычке, третировал его свысока, даже получая от него весьма не редкие субсидии в довольно крупном размере.

Основной чертой его характера было презрение к людям, в нем заискивающим и ему помогающим. Может быть эта происходило от сознания, что он стоит головою выше его окружающих по уму и по знаниям и от озлобления, что жизнь его сложилась так, что он сделался для охранителей правового порядка чем-то в роде травленного зайца. Глумление над этими охранителями было любимою темою его разговоров.

Таковы были люди, окружавшие Николая Леопольдовича в Петербурге. В полк его «клевретов-ищеек» записался и «дедушка» Милашевич. Последнему вскоре посчастливилось.

В одну из своих ежедневных экскурсий по Петербургу, Антон Михайлович случайно забрел в грязный трактир-низок на Сенной площади. Там он натолкнулся на довольно обыденную, но на этот раз заинтересовавшую его сцену. Выпроваживали, или, как говорится, «честью просили», убеждая внушительными жестами, какого-то пьяного оборванца, вступившего по поводу своего, по его мнению, несвоевременного и далеко для него нежелательного изгнания, в жестокий спор с молодцеватым буфетчиком. С обеих сторон слышалась отборная ругань. Не отказывали себе в удовольствии вставить крепкое словцо и постороннее посетители-завсегдатаи этого злачного места. Нагрузившийся оборванец видимо сознавал за собой какие-то непризнаваемне окружающими качества и достоинства, ставившие его выше их. Определить его года по оплывшему от беспробудного пьянства лицу, с потерявшими всякое человеческое выражение чертами и мутным, бесмысленным взглядом изжелто-серых глаз было затруднительно, и лишь появившаяся в редких определенного цвета волосах на голове и бороде седина и громадная лысина указывали, что он прожил, по крайней мере, четыре десятка лет.

— Я тебе покажу, — заплетающимся голосом продолжал уже при Антоне Михайловиче выкрикивать оборванец, подступая к стойке и энергично отталкиваемый от нее двумя мальчишками половыми, — дай срок, найму адвоката — миллионы получу, весь этот твой кабак с тобою вместе куплю и выкуплю.

При словах «адвокат» и «миллионы» Милашевич навострил уши.

— Проваливай «живой покойник» пока до миллионов, говорю проваливай, не проедайся! — невозмутимо отпарировал буфетчик.

— Васька-миллионер, волк его ешь! — слышались возгласы завсегдатаев, сидевших за столиками, по адресу оборванца.

Усилия мальчишек увенчались успехом, и будущий миллионер, или как называл его буфетчик «живой покойник» был вытолкнут за дверь заведения, со скрипом и грохотом тяжелого блока затворившуюся за ним.

Антон Михайлович наскоро выпил у стойки рюмку водки и вышел почти вслед за заинтересовавшим его оборванцем. Последний стоял прислонившись к косяку двери заведения, изображая таким образом сцену из потерянного рая, и продолжал бормотать ругательства по адресу изгнавшего его буфетчика. Милашевич отошел от него несколько шагов и стал наблюдать за ним. Оборванец отделился, наконец, от косяка и пошатываясь отправился по направлению к Садовой. Антон Михайлович последовал за ним.

Завернув в один из прилегающих к этой улице грязных переулков, оборванец шмыгнул под ворота громадного шестиэтажного дома. Он сделал это с такой быстротой, какой не вжидал от него Милашевич, едва успевший подскочить к воротам, у которых на скамейке с олимпийским величием восседал старший дворник. Присутствием этой «особы» и объяснилась торопливость оборванца, хотевшего видимо незаметно проскользнуть мимо глаз «начальства». Последнее, однако, его заметило, что выяснилось из ответа старшего дворника на вопрос Антона Михайловича.

— Не можешь ли сказать мне, любезный, что это за человек?

— Какой? — проницательным взглядом окинул Милашевича дворник, не трогаясь с места.

— А вот что сейчас прошмыгнул в ворота?

— Шантрапа, много их тут гнездится! — презрительно сплюнул дворник.

— Ты его не знаешь? — тоном сожаления спросил Антон Михайлович.

— Как не знать, какие же мы будем старшие дворники, коли жильцов знать не будем, и не желательно бы знать, да же обязанности.

— Значит это жилец?

— Да вам на какую потребу?

— Надо бы знать! — уклончиво отвечал Милашевич и сунул в руку дворника несколько серебряных монет.

Тот моментально поднялся с места и стал любезен и разговорчив. Он обстоятельно и подробно объяснил, что оборванца зовут Василий Васильевич Луганский, что он из дворян, был когда-то «на линии», да теперь видимо скопытился и стад «бросовый» человек. Живет он втроем на кухне подвального этажа на дворе, насупротив выгребной ямы. Дворник даже указал рукой по направлению этой кухни.

— С кем же он живет?

— Жена у него законная. Надежда Петровна, да ейный «воздахтор» из французов, Егор Егорович Деметр.

— Чем же они живут?

— Воздахтор ейный промышляет по бильярдной части, а Васька-то с женой чем Бог пошлет.

— А не слыхал ли ты, что у него есть какое-то дело и он надеется быть богатым человеком?

— Брешет что-то он об этом постоянно, да навряд, зря только болтает! — недоверчиво отвечал дворянин и умолк.

Ничего больше Антон Михайлович от него не добился и, записав номер дома и сообщенные имена, отправился снова в трактир, откуда был изгнан Луганский. Милашевич надеялся получить более подробные сведения от буфетчика этого злачного места, и не ошибся. Усевшись за один из столов, ближайших к стойке, он потребовал себе несколько лучших кушаний, водки и даже полбутылки крымского вина. Расчет его оказался верным — такой выдающийся в этом месте заказ, в связи с приличным одеянием нового посетителя, произвел впечатление и обратил на него внимание буфетчика. Она разговорились и скоро последний, по приглашению Антона Михайловича, сидел за его столом и вел с ним беседу «с опрокидонтом», как называл «дедушка» Милашевич разговор за рюмочкой. Последний искусно перевел беседу на недавно изгнанного из заведения оборванца.